Эликсир ненависти

Слабый, испытывающий головокружение, он выбрался из постели. Он был настолько сокрушен и разбит, что на миг ему пришлось крепко схватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Но вскоре, крепко стиснув зубы, ведомый одной только волей, он направился к умывальнику. Все симптомы являли собой близкое подобие признаков глубокого похмелья. Тошнота, крайняя жажда, головная боль. И всей его ярости и упорства не хватило, чтобы подавить стон, который издали его сухие потрескавшиеся губы.

Глубокие глотки воды и тщательный массаж головы, шеи и груди вскоре привели его в состояние, когда он смог найти среди своих вещей таблетки бромида. И теперь, несколько успокоенный жуткой дозой, он ощутил, что чудесная физическая сила, обитающая в нем, уничтожает действие яда.

— О, Небеса! — воскликнул он, когда кровь стала возвращаться к его бледным щекам, а глаза сделались ярче. — Какая непостижимая сила заключена в этом адском Алкагесте! Две унции цианида, и я еще жив. Две полных унции яда, одна капля которого ведет к мгновенной смерти, и все последствия для меня — просто избыточная стимуляция! Если это не чудо, то что же?

Но меж тем как его разум ученого в благоговении осмысливал столь невероятный факт, жажда убийства, угнездившаяся в сердце, никоим образом не отступила. Более того, с возвращением к нему сил ненависть стала расти и, поспешно одеваясь, Деннисон начал разрабатывать план того, что, как он надеялся, должно было стать последним актом в тяжелой драме жизни, смерти и судьбы.

— На этот раз, — сказал он, — неудача исключена. На этот раз я застигну дьявола врасплох. Ну и дурак же я, пытался к нему взывать. Явил ему мою слабость и мой испуг. Вообразил, пусть на миг, будто жалость и готовность простить могут найти место в его сердце стервятника! Какой же я дурак, что объявил себя его палачом! Если бы я обладал хотя бы элементарным здравым смыслом, если бы схитрил, этот дьявол уже мог бы заплатить сполна за свои преступления против меня и против всего процесса жизни во вселенной. Но что сделано, то сделано. Не иначе как я был безнадежно пьян в итоге действия яда, нет никакого другого объяснения тому, как я себя вел. Однако на этот раз…

Некоторое время он стоял, глубоко сосредоточившись на этой мысли. Затем, завершив свой план кампании, сделал еще один глубокий освежающий глоток воды, тщательно привел в порядок одежду, которая теперь стала явно слишком велика для него, и уверил себя, что на вид он почти в норме.

После чего покинул комнату.

«В этот утренний час, — думал он, направляясь по коридору к лестнице, — я почти наверняка найду его в нижнем саду среди новых посадок апельсиновых деревьев. Это в доброй пятой мили от дома. Стасия не покажется сегодня. В этом можно не сомневаться. А Марианелла глуха, как пень. Так что надо брать в расчет одного ломбардца. Если он со стариком, будет достаточно легко послать его по какому-нибудь убедительному делу. Даже, учитывая, как я уменьшился за минувшую неделю, старику со мной в силе не тягаться. Где ему. Фу! Я могу переломить его, как гнилую палку! И не далее как в сотне ярдов от нижнего сада скала. Привет. Вот и все!»

Тут он прекратил свои расчеты и издал краткий возглас изумления, дойдя до лестничной площадки и приготовившись спускаться. Ибо кто с удобством расположился в низком плетеном кресле в прихожей внизу, если не ломбардец, каждой своей черточкой словно писавший буквами в фут высотой «Сторожевой пес». Американец, помедлив один миг в досадном изумлении, вгляделся вниз в прохладный мрак старинного лестничного пролета с закрытыми ставнями. Инстинктивно он почувствовал, что всем его планам и надеждам возведена преграда. Ему сразу стало исчерпывающе ясно, что ломбардец будет его стражем, дабы он не учинил чего-либо в отношении себя или патриарха и не положил конец всей этой дьявольщине под видом науки с наблюдениями, записями, расчетами и холодной издевкой над человеческим естеством.

— А, — вырвалось у него, и гнев забушевал в нем с удвоенной силой. — Значит, этот Шейлок решил непременно получить свой фунт мяса. Я во что бы то ни стало должен пить до дна, то, что мне налито, меж тем как он будет торжествующе возвышаться надо мной с карандашом и блокнотом в иссохших лапах!

Он принялся спускаться по ступеням, весь ощетинившись в новой решимости. Но, вспомнив недавнюю ошибку, остановился на миг, заставил свои губы улыбаться и с возможно более беззаботным видом спросил:

— Дружище, не скажите ли, сколько времени? Я что-то разоспался.

Ломбардец с кислой физиономией оторвался от дешевого романа, который читал.

— Половина двенадцатого, — отрывисто ответил он.

— Спасибо. Прекрасный день для прогулки. Или для работы в саду. Не так ли? — И Деннисон спустился на несколько ступеней.

— Возвращайтесь к себе, месье.

— Как? Но я хотел бы прогуляться!

— Возвращайтесь.

— Э… вы… да что это значит? — воскликнул Деннисон, с трудом сдерживая новую вспышку ярости. — На каком основании?

— Он приказал.

— Вы имеете в виду, мне запрещено спускаться? Или выйти в сад? Или… еще что? — страсть прорвалась в его голос.