Эликсиры дьявола

Действительно, не только недавние события, но и вообще вся моя жизнь после ухода из монастыря казалась мне тяжелым сном, когда я увидел себя в аллее развесистых платанов. Я был в саду капуцинского монастыря в Б. Из-за кустов виднелся мне высокий крест, перед которым я пламенно молился о ниспослании мне силы противостоять всем искушениям. Теперь я чувствовал потребность дойти до этого креста и пасть перед ним, чтобы с сокрушенным сердцем принести покаяние в греховных грезах, навеянных на меня сатаной. Я шел вперед, сложив с мольбою руки и не спуская глаз с креста, который ясно видел перед собою. Шелест листьев от весеннего ветерка становился все сильнее, и мне слышалось в нем молитвенное пение монашествующей братии. В действительности, однако, это были лишь дивные отголоски леса, пробужденные ветерком. От слабости у меня захватывало дыхание. Я вынужден был остановиться и ухватился за дерево, чтобы не упасть. Тем не менее меня все еще тянуло с непреодолимой силой к видневшемуся вдали кресту. Собрав последние силы, я пошел, шатаясь, вперед, но мог дойти только до обросшей мхом скамьи, стоявшей как раз перед чащею кустов. Руки и ноги у меня как бы онемели от внезапной усталости: словно бессильный старец, я опустился на скамью с глухим стоном. В это самое мгновение на дорожке, пересекавшей аллею почти возле самой моей скамьи, послышался шорох… В голове у меня блеснула мысль: «Это Аврелия», и в тот же миг она действительно оказалась передо мною. Слезы сверкали в ее небесно-голубых глазах, но сквозь эти слезы сиял в них пламенный луч невыразимой страсти, по-видимому, совершенно чуждой целомудренному существу этой девушки. Совершенно такой же страстной любовью сверкал и взор таинственного существа, явившегося когда-то в мою исповедальню и посещавшего меня потом в ночных сладостных грезах.

— Будете ли вы когда-нибудь в состоянии меня простить? — едва слышно проговорила Аврелия.

Обезумев от восторга, для описания которого нет слов на человеческом языке, я бросился перед ней на колени и воскликнул:

— Аврелия! Аврелия! Я готов вынести за тебя какие угодно пытки и самую смерть.

Я чувствовал, что меня потихоньку поднимают. Аврелия приникла к моей груди, и я пил полною чашей блаженство в пламенных поцелуях. Послышавшийся вблизи шорох шагов встревожил молодую девушку. Она высвободилась наконец из моих объятий, и я не считал себя вправе ее удерживать. «Наконец-то исполнились все мои надежды и желания», — тихонько проговорила она как бы про себя. В этот самый миг я увидел герцогиню, шедшую по дорожке. Я немедленно скрылся в кустах и тогда только заметил, что сероватый ствол иссохшего дерева я принимал за распятие.

Я не чувствовал больше ни малейшего утомления. Поцелуи Аврелии зажгли во мне новую жизненную силу. Мне казалось, что именно теперь открылась передо мною торжественная тайна бытия. Действительно, передо мной раскрылась дивная тайна любви. Я находился в апогее моей жизни.

Надлежало спуститься оттуда и выполнить то, что было решено волею Провидения. Вот именно этот период и охватил меня грезою божественного блаженства, когда я принялся записывать случившееся со мною после того, как я увиделся опять с Аврелией. Я просил тебя, чуждого мне незнакомца, который прочтет когда-либо эти строки, воскресить в своей памяти самый пышный расцвет твоей собственной весны. Тогда только, читатель, поймешь ты неутешную скорбь монаха, поседевшего в раскаянии и сокрушении о своих грехах, тогда только ты сможешь понять горечь его сетований! Еще раз прошу тебя воскресить в твоей душе этот дивный, заветный период, и тогда мне незачем будет тебе описывать, до какой степени любовь Аврелии преобразила меня и все окружающее, как мой воспрянувший дух оказался в состоянии созерцать и воспринимать жизнь в жизни и как переполняло меня чувство небесной радости. Ни одна мрачная мысль не проносилась в моей душе. Любовь Аврелии омыла все мои грехи. Мало того, во мне возникло каким-то дивным образом непоколебимое убеждение, что вовсе не я совершил в замке барона Ф. все эти злодейские преступления. Мне казалось, что не я убил Евфимию и Гермогена, а сумасшедший монах, с которым я встретился в доме лесничего. Все, что я рассказывал лейб-медику герцога, казалось мне теперь не ложью, а фактически верным сплетением таинственных событий, являвшихся непонятными для меня самого.

Герцог встретил меня как неожиданно нашедшегося друга, которого считали уже погибшим. Этим определилось общее настроение двора по отношению к моей особе, так как все считали долгом сообразоваться с мнением герцога. Одна только герцогиня относилась ко мне недоверчиво и холодно. Впрочем, и ее обращение со мною стало как будто мягче, чем прежде.