Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник)

Я от тебя ухожу. Когда ты это прочтешь, я уже побываю в банке и сниму все деньги с нашего счета. Не ищи меня. Пока.

Слейзник сел. У него начиналась, как он понял, мигрень, хотя никогда в жизни мигреней у него не было. Хорошенькое положение!

Слейзник не был глупцом. Ему были продемонстрированы более чем убедительные доказательства того, что страну окутывает какая-то злобная и явно антислейзниковская сила. Она восстала, чтобы уничтожить его… Да, в общем, уже почти уничтожила, превратив упорядоченную и отлично устроенную жизнь в мерзкую вонючую кучу собачьего дерьма.

Эта сила называлась Толливер.

Фред Толливер! Но как? Кто вообще способен на такое? И как он это сделал?

Ни на один вопрос не было ответов, и даже сформулировать их толком не удавалось. Было ясно, что происходит какое-то безумие. Никто из тех, кого он знал или не знал – ни Джин на заправке, ни те люди в автомобилях, ни Белла, ни его работники, ни, конечно же, дверца машины или лифты здания – не имели о Толливере никакого понятия! Возможно, Белла знала, но что у них может быть общего, черт побери?

Ладно, может, с Беллой не все так просто. Она не забыла тот невинный эпизод с лаборанточкой из Маунт-Синая. Так что? Это не причина ломать отлично налаженную жизнь.

Черт бы этого Толливера побрал!

Слейзник хлопнул ладонью по столу, слегка промахнулся, попал по краю и загнал в ладонь здоровенную занозу, рассыпав при этом стопку телеграмм.

Вздрагивая от боли, он стал высасывать занозу, пока она не вышла. Промокнул одним из конвертов кровь с руки.

Телеграммы?

Он открыл первую. «Бэнк оф Америка», Беверли-Хиллз, отделение 213, имел удовольствие сообщить, что отзывает выданные ему ссуды. Все пять. Открыл вторую. Его брокер, «Ширсон Хейден Стоун инк.», с невероятной радостью извещает его, что все шестнадцать пакетов акций, на которых он играл, спекулируя на разнице курсов, само собой, обвалились и выпали из списка главных акций, и если он, Слейзник, не явится сегодня до полудня с семьюдесятью семью тысячами долларов, его портфель будет ликвидирован. Стенные часы показывали без четверти одиннадцать. (А они случайно не остановились каким-то необъяснимым образом?)

Он открыл третью телеграмму. Оказывается, он не справился с ЭСТ-тренингом[155], и сам Вернер Эрхард известил его об этом телеграммой, добавив (в излишне злорадном, по мнению Слейзника, тоне), что у Слейзника «нет таких черт характера, которые стоило бы развивать». Открыл четвертую. Из Маунт-Синая сообщали, что реакция Вассермана положительна. Пятую. Налоговая служба в полном экстазе извещала его о начале проверки его доходов за последние пять лет, а также о том, что ищет в налоговых законах зацепку, чтобы проверить еще более ранние данные, желательно от начала бронзового века.

Были и другие телеграммы, штук шесть или больше, он не стал их открывать. Не хотел узнавать, кто именно умер, или прочесть, что израильские спецслужбы выяснили, что под именем Слейзника скрывается Бруно Крутцмайер по кличке «Мясник», бывший надзиратель в Маутхаузене, лично ответственный за убийство трех тысяч цыган, тред-юнионистов, евреев, большевиков и веймарских демократов, или что Национальная геодезическая служба США в полном восторге от возможности известить его, что почва в той точке, где он сейчас находится, с минуты на минуту просядет и Слейзник рухнет в толщу магмы, прямиком в цент Земли и, – кстати! – его страхование жизни аннулировано.

Пусть себе лежат.

А часы на стене действительно совсем остановились.

Потому что электричество отключили.

Телефон не звонил. Слейзник снял трубку – ну, конечно. Как и часы, телефон был мертв.

Толливер, Толливер!

Как он все это делает?

Такого просто не может происходить в упорядоченной вселенной экскаваторов, бульдозеров и бетона.

Он сидел и смотрел в темноту, лелея кровожадные мысли об этом гаде Фреде Толливере.

Где-то над головой грохнул «боинг», и массивное зеркальное стекло окна треснуло, ударилось об пол и разлетелось у ног Слейзника миллионом осколков.

Понятия не имея об эмоциональном резонансе, Фред Толливер сидел у себя дома, обхватив голову руками, невероятно несчастный, ничего не ощущавший, кроме боли и ярости. Виолончель лежала рядом с ним на полу. Он сегодня попытался играть, но все мысли были об этом страшном человеке, Слейзнике, и той мерзкой ванной, где подтекала вода, и жуткой боли в животе от чувства бессильной ненависти.

Электроны резонируют, эмоции тоже. Говоря о «проклятых местах», мы подразумеваем те точки, в которых накапливаются мощные эмоциональные силы. Кто хоть раз побывал в тюрьме, где царствуют ненависть, лишения, клаустрофобия и жестокость, пропитывающие каждый камень, тот в этом не сомневается. Это ощущается. Эмоции резонируют в предвыборной борьбе, на футбольном стадионе, в группе психотерапии, на рок-концерте, на линчевании.