Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник)

Когда пришел охранник, чтобы доставить задержанных в суд, он увидел Уильяма Слейзника на дверной решетке: его глаза были выпучены, язык вывалился изо рта обугленным листом. Непонятно, почему никто в этой клетке не крикнул, не поднял хотя бы руку, чтобы остановить Слейзника. На лице покойника застыло выражение безмолвной муки, будто в последний момент, в мгновение смерти, ему открылась вечность, полная безгласных мучений.

Источник может направить луч, но не может исцелить себя. В тот самый момент, когда умер Слейзник, Фред Толливер – так и не зная, что он сделал, – сидел у себя дома, наконец осознав, что сделал с ним Слейзник. Ему никогда не выплатить долг. Может быть, придется найти снова работу в какой-нибудь студии, но вряд ли получится заработать достаточно, чтобы спасти дом. Годы заката придется провести в какой-нибудь вонючей съемной дыре. Скромная надежда на достойный конец жизни умерла: все кончено. Было страшно даже думать об этом.

Зазвонил телефон.

Он слабой рукой снял трубку.

– Да?

Секунда тишины, потом – ледяной голос мисс Ивлин Хенд:

– Мистер Толливер, говорит Ивлин Хенд. Я вчера ждала весь день. Я не смогла принять участие в концерте. Верните, будьте добры, мою скрипку, в каком бы состоянии она ни была.

У него даже не хватило сил, чтобы вежливо ответить.

– Хорошо.

– Я хочу сообщить, что вы нанесли мне огромный вред, мистер Толливер. Вы человек очень ненадежный и коварный. Я также хочу сообщить, что я это дело так не оставлю. Вы под надуманным предлогом выманили у меня деньги, вы лишили меня редкой возможности, которая мне открывалась, и вы заставили меня страдать. За свою безответственность вы заплатите. На свете должна быть справедливость! И я любой ценой заставлю вас расплатиться за то, что вы сделали!

– Да. Да, конечно, – сказал он глухо и неразборчиво.

Толливер повесил трубку и остался сидеть.

Пели эмоции, плясали электроны, сдвинулся фокус – и снова зазвучала симфония обиды и отмщения.

Фред Толливер не притронулся к лежащей у его ног виолончели. Ему не выбраться, никогда не выбраться. Ноги начинало сводить мучительной острой болью.

Вбивание гвоздей: Эссе о гневе и мести, написанное мастером жанра

Ни одна снежинка в лавине не чувствует себя виноватой.

Станислав Ежи Лец

СВЯЗЬ ВРЕМЕН: В те дни, когда автор писал свое эссе о гневе и мести, по почте без какого-либо предупреждения прибыла фотография. Единственная оставшаяся со времен детства фотография. На ней запечатлен шестой класс школы Латропа в Пейнсвилле, штат Огайо. 1946 год, автору двенадцать лет. На ней у всех детей, кроме двух, руки по швам или в карманах – поза спокойного самообладания. Фото прислала одна из девочек – она была первой девочкой, с которой автор стал встречаться. Ее звали Джин Биттнер. Позу автора на старом фото нельзя назвать спокойной, а вид он имеет явно драчливый. Он здесь меньше самой маленькой девочки, но очень похоже, что именно этот человек через тридцать шесть лет напишет работу об агрессивном поведении. Кстати, у автора на левой щеке пластырь, без сомнения прикрывающий последствия драки на школьном дворе, вызванной гневом и (или) местью. У автора также имеется значок Капитана Полночь[156] и его тайного эскадрона, который он в то время носил. Непосредственно над автором в верхнем ряду стоит мальчик по имени Джек Уилдон. Автор сообщает, что мистер Уилдон был забиякой, получавшим исключительное удовольствие от ежедневного битья автора в школе Латропа. Из двадцати восьми человек на фото к настоящему времени скончались только двое. Один из них – Джек Уилдон. Когда автора спросили, имеет ли этот факт какое-нибудь отношение к его заявлению о том, что с некоторыми людьми лучше не связываться, автор зловеще усмехнулся и ничего не сказал.

О маленьком мальчике – чуть позже. А пока вдумайтесь в утверждение: все мы своими корнями уходим в настоящее. Каждый из нас стоит по колено в зыбучем песке Сегодня. Но в голову каждого из нас встроена машина времени, называющаяся памятью. Она относит нас назад в любой год, который нам хочется вспомнить. По тонкой шелковой нитке, исчезающей во Вчера, мы ощупью пробираемся вперед. Память же страхует нас с помощью опыта, и мы сами – только результат того, что мы видели, ощущали и делали в прошлом.

Пойдемте со мной вдоль этой веревочки, к мальчику.

Наугад выбранное лето сороковых годов. Как и обычно летом, мальчик в скаутском лагере. В Огайо в сороковых, когда родителям становилось невмоготу, облегчение приносило лето, поскольку можно было отправить детей в лагерь. За шесть недель следовало отдохнуть и восстановить силы настолько, чтобы наличие в доме детей не наводило на мысли о расчленении.

Мальчик лагерь ненавидел. Его разлучали с домом, с любимыми местами, с игровыми площадками, с друзьями, но главное – с собакой. С ребятами мальчику бывало нелегко сдружиться, а собака сопровождала его всегда.