В мире четыре миллиарда человек. Он стал таким сложным, этот мир, и ему совершенно безразличны системы и жестокость личностей, порождаемая поддержанием этих систем. Просто жить – значит ежедневно бороться с обстоятельствами. Танцуют электроны, поют эмоции, четыре миллиарда гудят, как потревоженный улей. Нарастает заряд, растет поверхностное натяжение, достигается предел прочности, заряд ищет выхода, ищет фокус – слабое звено, линию разлома, самый неустойчивый элемент, ЛюбогоТолливера, КаждогоТолливера.
Как удар молнии, чем сильнее заряд бьет Толливера, тем сильнее он хочет сбежать. Сила четырех миллиардов ведет электроны в их бешеном танце от участка с наивысшей концентрацией туда, где их совсем мало. Страдание как электродвижущая сила. Фрустрация как электрический потенциал. Электроны преодолевают изоляционный барьер любви, и дружбы, и доброты, и человечности – и энергия вырывается на свободу.
Как разряд молнии, сила ищет и находит фокус, пробивает изолятор и вырывается на свободу.
Знает ли громоотвод, что сбрасывает опасный электрический заряд? Чувствует ли лейденская банка? Разве не продолжает мирно спать вольтов столб, когда сбрасывает ток? Знает ли фокус, что в нем разряжается злоба и досада четырех миллиардов?
Фред Толливер сидел, погруженный в несчастье, забыв о виолончели. Боль обмана, боль бессилия против несправедливости грызли его внутренности. Безмолвный крик его был в этот момент громче всего во всей Вселенной. Случайность. Это мог быть кто угодно – или, как сказал Честертон: «Совпадения – каламбуры Провидения».
Зазвонил телефон – он не шевельнулся, чтобы поднять трубку. Телефон прозвонил еще раз – Толливер не двинулся. Живот крутило и жгло, отчаяние в душе было как выжженная земля.
Он был – старик, давно на пенсии и почти без сил. Он думал раньше, что средств на скромную жизнь хватит. Оказалось, что хватает лишь совсем впритык. А три года назад начались боли в коленях, и, хотя они последние полтора года не беспокоили его, он помнил, что часто падал, внезапно и неуклюже: ноги вдруг затекали так, будто он весь день сидел по-турецки. Толливер боялся слишком много думать об этой боли, будто она от этого может вернуться.
Но на самом деле он не верил, что если о чем-то думать, то оно действительно случится. От простых раздумий вещи в реальном мире не меняются.
Фред Толливер не знал о танце эмоций, о резонансе электронов. Не знал о шестидесятидвухлетнем громоотводе, через который проходят ужас и фрустрация четырех миллиардов человек, безмолвно плачущих, как плакал Фред Толливер. Потому что помощь не пришла и не придет.
Телефон продолжал звонить. Толливер не думал о боли в коленях, тревожившей его полтора года назад. Не думал, потому что не хотел, чтобы она вернулась. Она сейчас лишь едва пульсировала и пусть не будет сильнее. Он не хотел снова уколов иголок и булавок. Ему были нужны его деньги. Ему было нужно, чтобы перестала журчать вода под полом новой ванной.
Он снял трубку – телефон стал звонить слишком уж часто.
– Да?
– Мистер Толливер? Это вы?
– Да, я Фред Толливер. С кем я говорю?
– Ивлин Хенд. Вы мне не звоните по поводу моей скрипки, а она мне будет нужна в конце следующей недели…
Он совсем забыл. Из-за всех этих бед со Слейзником он совсем забыл про Ивлин Хенд и ее сломанную скрипку. А ведь она ему заплатила вперед.