Эликсиры Эллисона. От любви и страха

– Ах ты сучонка поганая! Я говорил тебе: шагом! Но нет, как можно?! Прыг, прыг, прыг – и никак иначе? Ну так вот, теперь будет меньше деньжонок. Денег, черт тебя дери! Я все настроил под шаг. Работал над шагом, а ты!..

Его рука взметнулась, и из ладони в направлении женского лица пополз мох.

Лицо исчезло, и через мгновение гардения появилась в нескольких футах от них. Мох мгновенно засох, а Эрнон, дедушка Джульетты, уронил руку, словно обессилев от тупости этой женщины. Роза, водяная лилия, гиацинт, пара флоксов, «дикая недотрога» и чертополох появились рядом с гарденией. Каждое растение превратилось в лицо, – все лица были разными – и Джек, перепуганный, отступил назад.

Все лица вдруг повернулись к одному, которое прежде было чертополохом.

– Мошенник! Грязная свинья! – орали они в тонкое лицо, прежде бывшее чертополохом. Глаза женщины-гардении вылезли из орбит, и багряные тени, окружавшие их, делали ее похожей на какое-то безумное животное, выглядывающее из пещеры.

– Дерьмо! – завизжала она, повернувшись к мужчине-чертополоху. – Мы договорились, мы все договорились, что ты примешь форму чертополоха, разве не так, мерзавец? А теперь…

Она повернулась к остальным.

– Ну так давай, сейчас же! Хватит ждать, нахрен эти шажочки! Сейчас же!

– Нет, черт дери! – заорал Эрнон. – Мы будем шагаааать!

Но было поздно. Концентрируясь на чертополохе, воздух заклубился, как ил на дне реки, и потемнел, образуя спираль вокруг перепуганного лица человека-чертополоха, а потом взорвался вовне, накрыв Джека, и Эрнона, и людей-цветов, и город – и внезапно это уже была ночь в Спиталфилдз, и человек из 1888-го оказался в 1888-м, с саквояжем в руке, и навстречу ему шла женщина в клубах лондонского тумана.

(В мозгу Джека было восемь дополнительных узелков.) Женщине было лет сорок, изможденная и довольно грязная на вид дамочка. Одета в темное платье из грубой ткани, доходившее до самых ее башмаков. Поверх подола на ней был повязан белый фартук, помятый и весь в пятнах. Дутые рукава доходили до запястий, а платье было застегнуто под самое горло. Вокруг шеи у нее был повязан платок, на голове – широкополая шляпа, напоминавшая шумовку с загнутыми вверх краями. На шляпной тесьме красовался уродливый цветок неизвестного происхождения. В руке у нее была сумочка внушительного размера.

Она замедлила шаг, завидев мужчину, стоявшего в глубокой тени. «Завидев»? Нет: она его почуяла.

Он вышел из тени и поклонился.

– Приятного вам вечера, мисс. Не хотите ли угоститься пинтой пенного?

Черты ее лица – погруженные в страдание, ведомое только тем из женщин, кто принимал в свое тело бесчисленные набухшие кровью стволы мужской плоти – разгладились.

– Ох, сэр, а я подумала было, что это он. Сам Старый Кожаный Фартук. Боже мой, ну вы меня и напугали! – Она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки просто раззявила рот. Щеки ее были усыпаны красными пятнами – результат болезней и многих галлонов джина. Голос был хриплым – сломанный и едва работающий инструмент.

– О, я всего лишь стряпчий, оставшийся нынче в одиночестве, – заверил ее Джек. – Был бы счастлив угостить милую леди пинтой доброго пива взамен на то, чтобы провести пару часов в ее обществе.

Она сделала шаг в его сторону и сцепила руки.

– Меня зовут Эмили Мэтьюз, сэр, и я буду рада пойти с вами. Ночь ужасно холодная, а с этим страшным Джеком на улицах приличной женщине, такой, как я, идти одной небезопасно.

Они двинулись вдоль Троул-стрит, мимо ночлежек, куда жалкая шлюшка сможет завалиться позже – если ей удастся получить пару медяков от этого со вкусом одетого джентльмена с темными глазами.

Они повернули на Коммершл-стрит, и на самом подходе к вонючему переулку у перекрестка улиц Флауэр и Дин он подтолкнул ее локтем, направляя в нужную сторону. Они вошли в переулок, и она, думая, что он хочет залезть своей ухоженной рукой ей под юбку, прислонилась к стене и раздвинула ноги, задрав юбку до самой талии. Но Джек вцепился в нашейный платок и скручивал, скручивал, не позволяя ей вздохнуть. Ее щеки раздулись, и в тусклом свете газового фонаря он видел, как ее карие глаза в одно мгновенье приобрели цвет жухлой листвы. На лице ее, конечно же, было выражение страха, но и глубокого сожаления от того, что пинты пива ей уже не выпить, да и на койку в ночлежке не заработать, потому что извечное невезение Эмили Мэтьюз свело ее именно с тем человеком, который заплатит злом за ее доверчивость. Абсолютная печаль из-за неизбежности ее судьбы.