Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Они вошли и заказали субботнее блюдо из курятины. Чарли сказал, что пойдет и приготовит заказ, но Робин попросила его выйти и покормить кур. «Цыплята и печеньки от Лумшбогена» на шоссе № 5. Чарли поцеловал жену, улыбнулся приветливым байкерам, выстроившим два своих «Харлея», «Индиан» и «Мотто Гуцци 750» в ряд перед входом, и вышел на задний двор. За кудахтаньем кур он не сразу услышал крики жены.

Тип за стойкой услышал Чарли и крутанулся на барной табуретке, не отнимая бутылки ото рта. Тыльной стороной ладони Чарли ударил по донышку бутылки, вогнав ее горлышком в рот байкеру. Горлышко вышло наружу чуть выше затылка. Байкер успел вскочить, но тут же опрокинулся на остальных троих, пытавшихся изнасиловать жену Чарли.

Падая, он зацепил коротышку с наполовину бритой головой – того, что приехал на «Амбассадоре 750». Тот пошатнулся, и его нож для разделки рыбы вонзился в живот Робин. Та вскрикнула еще громче прежнего.

Чарли схватил тесак, которым они разделывали кур для субботнего блюда, и выскочил из-за стойки. Еще проходя спецназовскую подготовку в Форт-Беннинге, он случайно проговорился, и его однополчане дразнили его теперь ненавистной кличкой, которую присвоили ему еще на детской площадке. Они звали Чарли Лумшбогена «Чарли Пунш-Буги», и он попал под пятнадцатую статью за то, что избил двоих соседей по казарме.

Чарли Пунш-Буги продолжал рубить и расчленять даже после того, как приехали копы. Им пришлось оглушить его своими дубинками-парализаторами, и только после этого на него смогли надеть наручники.

Даже наличие тела Робин, распростертого без одежды на скатерти в шашечку, не спасло его от гнева закона и приговора жюри. Слишком уж живописными вышли фотографии с места преступления. Стены обеденного зала оказались изукрашенными наподобие полотна абстрактного экспрессиониста.

Овдовевший, осужденный, утративший все, кроме жизни (да и то как посмотреть), Чарли Лумшбоген и в тюрьме вел себя не слишком примерно. Убил соседа по камере, покалечил охранника, напал на надзирателя. Даже суда не потребовалось в нашей гармоничной стране, чтобы изменить ему меру наказания. Его перевели в ВР-крыло.

– Должен заметить, мистер Бёркис, они вовсе не кажутся несчастными.

– Ну, сенатор, это только потому, что они пребывают в виртуальной реальности. Они… о! Вон тот! Видели, он шевельнулся?

– Нет, боюсь, я это проглядел. За что он сидит?

– Распространял детскую порнографию в Юте. Специализировался на фильмах, в которых снимались реальные сцены изнасилований и убийств. Настоящий монстр.

– Я вижу, он здесь с алтарем в стиле ар-деко.

– Да, от лондонских «Маплз и компании». Славный экземпляр! Я бы датировал его 1934-м. Как только Департамент одобрит финансирование нового строительства, я заберу отсюда большую часть этих предметов.

– Гм… Ну да, конечно. Что ж, это во многом зависит от моего отчета – вне зависимости от того, как к бюджету отнесется спикер.

– Что ж, я искренне надеюсь на то, что вы высоко оцените проделанную мной здесь работу. Она, знаете ли, не из самых легких. Ни одного помощника, только я и мои машины… ну, еще один-два техника.

– И вы говорите, все эти мужчины и женщины получают более строгое наказание, нежели в старые времена… когда они сидели по камерам, или работали в поле, скованные цепью, или штамповали номерные знаки?

– Именно так, сенатор. И позвольте заметить – исключительно из чувства восхищения – что ваша новая прическа идет вам гораздо более, нежели та, что была у вас в прошлый ваш визит. Она добавляет вам роста.

– С вашего позволения, охранник…

– Ох, простите. Ну да, они плавают так до самой смерти, но это нельзя считать «избыточно жестоким обращением», поскольку мы не делаем с ними абсолютно ничего. Никаких телесных наказаний, ничего, что могло бы угрожать их здоровью. Мы просто оставляем их взаперти в их собственных сознаниях, заставляя снова и снова переживать одно конкретное событие из их прошлой жизни.

– Как это снова и снова? Как у вас это получается?

– Техники называют это «памятью Мёбиуса». Замкнутые нейронные цепочки. При поступлении к нам мы снимаем подробнейшую ментограмму, можно сказать, получаем полную картину того, что они помнят и большую часть того, что не помнят, а потом оцифровываем это, редактируем и выбираем один момент их прошлого, который больше других пугает или расстраивает наших голубчиков. А потом – бац! – и они оказываются в невесомости с имплантированным им в мозг проигрывателем. Это вроде как сон. Очень, очень страшный сон, который не кончается никогда. Наказание под стать преступлению.

– Мы же гармоничная нация.

– Я бы сказал, добрая. Более гуманная. Однако же нам нужны новые площади: здесь уже становится тесновато.

– Мы проследим за этим, мистер Бёркис.

Чарли Пунш-Буги любил свою мать. Любил ее больше всех на свете. Она не отходила от его кроватки, когда он болел коклюшем. Она готовила ему тосты с корицей на завтрак. Она встала на его сторону, когда в третьем классе учитель заявил, что он неисправим. Он любил свою мать.