Эликсиры Эллисона. От любви и страха

При всем этом внимании к проблемам любви вполне естественно ожидать, что рано или поздно Харлан обратится к извечному вопросу: что есть истинная любовь? «Грааль» (1981) целенаправленно ищет ответа на этот вопрос, однако поиски эти довольно странны, проходя в своем процессе смерть, жульничество, кражу и ужасы, право же, слишком кошмарные, чтобы их подробно описывать. И все же при всей своей жестокости этот рассказ всерьез озабочен тем, на что способен человек, дабы понять, что же такое любовь.

«Мы должны думать по-новому; мы должны любить так, как никогда прежде от себя не ожидали, и если в насилии есть хоть какое-то достоинство, мы должны применить его, покончить с этим и пытаться жить с чувством вины за сделанное нами. Но жить дальше».

«Волны в Рио» – предисловие к «ЗВЕРЮ, КОТОРЫЙ КРИЧАЛ О ЛЮБВИ В СЕРДЦЕ МИРА», 1969

В стране одиночества

Сжав камень когтями, сидит он один —

Страны одиночества злой властелин,

Под солнцем палящим, средь горных вершин.

Альфред лорд Теннисон «Орел» (пер. Н.К.)

Педерсон знал, что на Большой Сирт спускается ночь. Слепой, он тем не менее знал о наступлении темноты: вновь завели свой хор кузнечики-арфисты. Аура солнечного тепла, окутывавшая его на протяжении долгого дня, рассеялась, и кожу холодила темнота. И даже слепота не мешала ему ощущать приятную смену теней тем, что когда-то, давным-давно было зрением.

– Претри! – окликнул он тишину, и ответное эхо залитых лунным светом долин повторило: «Претри, Претри, Претри…» – тише и тише, ниже и ниже вплоть до подножия горы.

– Я здесь, Педерсон, старик. Что нужно от меня тебе?

Педерсон с облегчением откинулся в пневмогамаке. Некоторое время его сковывало напряжение; теперь же он, наконец, расслабился.

– Ты ходил в храм?

– Я был там. Молился несколько смен: целых три цвета.

С тех пор как Педерсон мог различать цвета, прошло много лет. Но он знал, что марсианская религия крепка и устойчива именно благодаря цвету.

– И что предсказал блаженный Джилка, а, Претри?

– День завтрашний зреет в чаше сегодняшнего. И многое другое.

Бархатистый голос марсианина убаюкивал. Педерсону не довелось видеть высокого, неимоверно древнего джилкита своими глазами, но он столько раз ощупывал его безволосую, каплевидную голову своими скрюченными артритом пальцами, столько раз проводил ими по глубоким круглым глазницам, крошечному вздернутому носу, узкой безгубой щели, служившей тому ртом, что знал его лицо не хуже, чем свое собственное со всеми его морщинами, складками и родинками. Он знал, что джилкит так стар, что его возраст не измерить земными годами.

– Не слышал, не идет еще Серый Человек?

Претри глубоко, протяжно вздохнул, и Педерсон услышал привычное потрескивание суставов, когда марсианин опустился на землю рядом с его пневмогамаком.

– Идет, но медленно, старик. Но он идет. Имей терпение.

– А что голубые тени, Претри?

– Густы как мех в лунных долинах, старик. Ночь близка.

– Луны уже взошли?

Он услышал свист дыхания сквозь широкие ноздри – ритуально разрезанные ноздри.

– Нет пока, – отвечал марсианин. – Таузефф и Тееи еще за горизонтом. Темнеет быстро. Может сегодня ночью, старик.

– Может, – согласился Педерсон.

– Имей терпение.

Терпением Педерсон отличался не всегда. В юности горячая кровь часто толкала его на конфликты с отцом-пресвитерианцем, в результате чего он и ушел в космос. Тогда он не верил ни в бога, ни в черта, ни во все остальные страшилки церкви. Тогда не верил. Другое дело – позже, но не тогда.

Он ушел в космос, и годы обошлись с ним благосклонно. Он старел медленно, не слабея здоровьем – как бывает с людьми в темных, лишенных пыли местах. Но повидал и смерть – и людей, умиравших с верой, и людей, умиравших без нее. А со временем пришло и осознание того, что он одинок и что когда-нибудь, как-нибудь Серый Человек придет и за ним.

Он был одинок всю свою жизнь, и в своем одиночестве, когда не смог больше водить большие корабли, просто ушел.