Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Крис произнес заклинание, позволявшее демону удалиться, но тот, прежде чем исчезнуть, повернулся к нему.

– Господин, о могущественный господин, дозволь оставить тебе подарок?

– Нет. Мне не нужно более ничего от тебя, и не понадобится впредь.

– Но, господин, тебе пригодится этот дар. Клянусь повелителем своим Адрамелехом!

Страх снова начал охватывать Криса.

– Что это?

– Так ты готов принять мой дар без предварительных условий, или нет?

В памяти у Криса зазвучал голос Сири: «Он не причинит тебе вреда. Он служит одной цели: он открывает все запоры. Но будь осторожен…»

– Да, я принимаю твой дар.

И прямо у границы пентаграммы возникла лужа омерзительно смердящей воды. А на брюшке насекомой твари, в которую превратился теперь Сургат, снова возникло человеческое лицо, приглашающе улыбнулось, произнесло: «Смотри же!» – и Сургат втянулся сам в себя, становясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем.

Оставив вонючую лужу, в которой Крис увидел…

Сцену из старого кино. Он даже узнал фильм: «Гражданин Кейн». Сороковой год, интерьер кабинета в небоскребе. Журналист по фамилии Томпсон берет интервью у хозяина кабинета, старика по фамилии Бернштайн, пытаясь узнать от него, что означают последние слова Чарльза Фостера Кейна: «Розовый бутон».

Бернштайн долго думает.

– Возможно, девушка? – произносит он наконец. – Тогда, в молодые годы, их было много, и…

Томпсон улыбается.

– Вряд ли такое может быть, мистер Бернштайн, – замечает он, – чтобы мистер Кейн случайно знакомился с девушкой и пятьдесят лет назад на смертном одре…

– Вы еще молоды, – перебивает его Бернштайн, – мистер… – он мучительно вспоминает фамилию, – мистер Томпсон. Человек способен вспомнить такое, что вы ни за что не посчитали бы возможным запомнить. Возьмите хоть меня. Однажды, в 1896-ом я плыл в Джерси на пароме, и, когда мы отходили от пристани, другой паром подходил к ней, – Эверетт Слоун в роли старого Бернштайна говорит медленно, задумчиво. – И на нем стояла девушка, собиравшаяся сходить на берег. Белое платье… в руках белый зонт… я видел ее секунду, а она меня вообще не видела… но клянусь, битый месяц не проходило ни дня, чтобы я не думал об этой девушке, – он торжествующе улыбается. – Понимаете, о чем я?

И сцена померкла, и вода испарилась, и Крис снова стоял один, в неярко освещенной комнате с сейфом над квартирой в небоскребе. Наедине с хорошо знакомым ему ощущением нарастающего страха.

Он вдруг увидел самого себя живой марионеткой, управляемой свыше какой-то безымянной силой, которая держит на ниточках всех мужчин и всех женщин, заставляя их плясать под свою дудку, заставляя их искать то, чем невозможно обладать, не давая им ни мира, ни покоя своим обещанием Священного Грааля.

И даже если эти нити каким-то образом обрывались, и жалкие смертные брели по выжженным пейзажам своей жизни сами по себе, они неизбежно возвращались к кукловоду – попытаться связать нить заново. Уж лучше отплясывать свой лишенный надежды танец, чем признать, что они одиноки, что им никогда, никогда не удастся найти тот идеальный образ, с которым они мечтали слиться.

Он стоял в центре Соломоновой пентаграммы и думал о той до боли прекрасной девушке с обложки «Эсквайра». Девушке, которой нет. Истинной любви. Приманка? Иллюзия? По щекам его текли слезы, и он раздраженно тряхнул головой. Нет, она была здесь! Она стояла в сокровищнице… в сейфе. Она существовала. Он в двух шагах от истины! Сири не умерла бы ради нее, не будь она настоящей.

Он вышел из пентаграммы и пошел к двери сейфа. Он не поднимал взгляда. Он переступил массивный порог и услышал собственные шаги по стальному полу.

Сейф освещался трубками, скрытыми в швах в месте, где стены сходились с потолком. Неяркое белое свечение заливало все пространство сейфа.

Он медленно поднял взгляд.

Она стояла на пьедестале из серебра и прозрачного пластика.

Он смотрел на истинную любовь.

Это был огромный, довольно красивый кубок. Аляповатый – как приз за победу в турнире по боулингу. Фута полтора высотой – если считать с ручками. С выгравированными на боковине округлым с завитушками шрифтом словами «истинная любовь». Он словно светился изнутри, и свечение это имело медный оттенок клубного приза.

Кристофер Кейпертон стоял, уронив руки. Ему очень хотелось смеяться, и он не делал этого единственно потому, что твердо знал: стоит ему засмеяться, и он не сможет остановиться, и его так и найдут те, кто явится утром за телом старика: стоящего на этом же месте, жалко всхлипывающего от смеха.

Он преодолел столько миль, убил столько лет, чтобы получить этот артефакт – и он возьмет его. Он шагнул к пьедесталу и протянул руку к кубку. И в это мгновение вспомнил подарок демона.

Сургат не мог коснуться его, но Сургат мог дотянуться до него.