Читаем Елисейские Поля полностью

Елисейские Поля

— Я была тогда беременна тобой, Верочка, — говорила Екатерина Львовна, показывая Вере карточку. — А платье это было прелестное. Лиф весь обшит кисточками. И шляпка палевая. Еще малозаметно было…

И вдруг Вера ясно видит мать, какой она была двадцать два года тому назад. В шляпке-лодочке, в лифе с кисточками, с челкой на лбу, с еще слабо округленным животом, хорошенькую, молодую. Беременную. Беременную Верой, ею самой. Верой — ею, которая смотрит на мать. Верой — ею, которая сидит здесь в розовом кресле и отражается в зеркале. Но как же это?.. Ведь она еще не родилась. Она еще там, под полосатой юбкой и лифом с кисточками, в этом теплом круглом животе. Вере хочется крикнуть, но нет голоса, она продолжает смотреть в каком-то тяжелом оцепенении на беременную мать и на себя в зеркале.

Что-то липкое, мутное заливает кровь, поднимается все выше, и нельзя ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни закрыть глаза, и в висках тяжело стучит. Ей отвратительно видеть беременную мать, и отвратительней всего, что мать беременна именно ею, Верой. И видеть себя в зеркале тоже отвратительно, себя взрослую, себя беременную.

Липкая муть докатилась до сердца. О, как противно. Закричать бы, разбить вазу, но только прекратить это. Не видеть круглого живота, шляпки-лодочки, лифа с кисточками…

— Трудные были роды. Щипцами тебя вынимали… Щипцами…

И ее тело тоже будут рвать щипцами.

Судорога отвращения пробегает по спине. Вера встряхивает головой, ударяется о кресло затылком. И все сразу пропадает. Екатерина Львовна сидит в своей потертой котиковой шубке, немолодая и грустная. Вера делает еще усилие, встает, подходит к столу.

— Что? — спрашивает тревожно Екатерина Львовна.

На столе лежит книга. Вера хочет ее взять. Надо успокоиться, почитать. Но вдруг, как от жабы, отдергивает руку. На желтой обложке большими черными буквами напечатано: «ЛʼЭтернель амур».

— Амур, — повторяет Вера, с отвращением кривя губы. — Амур… — И прижимает платок ко рту. — Мама, меня тошнит.

Но в ту же минуту широко распахивается дверь, и седой высокий старик в белом больничном халате, ласково и устало улыбаясь, приглашает:

— Пожалуйте.

И в открытую дверь за его спиной видно медицинское кресло и на столе блестящие никелированные страшные инструменты…

Вера едет с матерью домой.

— Радоваться надо, а не огорчаться, Верочка.

— Радоваться? Но отчего же ты плачешь?

— Ах, Верочка. Мне жаль тебя. Но иметь ребенка такое счастье…

Вера, не отвечая, смотрит в окно сухими глазами.

— Он будет такой маленький, теплый, беспомощный. Ты будешь обожать его. И такой хорошенький. Ведь вы с Люкой были прелесть какие, на улице на вас оборачивались. Скажи, ты хочешь мальчика или девочку?

— Никого не хочу…

— Но все-таки… все-таки. Мальчика или девочку?

— Лучше уж девочку.

— Ну вот, вот, — радостно торопится Екатерина Львовна. — Непременно будет девочка. Представь себе — волосики золотые, глаза светлые.

— Нет, — перебивает Вера, — черные глаза.

— Но откуда черные? Ведь у нас всех и у Володи серые.

— Нет, черные. У нее будут черные. Не спорь, я знаю. Непременно черные.

— Ну хорошо, хорошо. Пусть черные. Она так быстро вырастет. Она будет бегать по комнатам, будет обнимать тебя за шею маленькими ручками и звать Мама-Киса.

— Мама-Киса, — тихо повторяет Вера и улыбается в первый раз за весь этот мучительный день.

— Ну вот, вот, — шепчет Екатерина Львовна, и слезы снова бегут по ее щекам. — Вот ты уже и любишь ее. А как мы ее одевать будем…

Владимир Иванович встречает их в прихожей.

— Что сказал доктор? — взволнованно спрашивает он.

— Да, да, да, — резко говорит Вера и, не взглянув даже на мужа, быстро проходит к себе в спальню.

— Но… Я не понимаю, — растерянно шепчет он. — Как же это могло случиться?

Вера поворачивает к нему бледное, злое лицо:

— Не понимаешь? Где тебе понять! — и захлопывает за собой дверь.

— Мама, — кричит она, сбрасывая пальто на пол. — Я не хочу. Нет, нет, нет, я не хочу. Я лучше умру, мама.

— Верочка, Верочка. Что ты?..

— Мама, это ужасно. Это отвратительно, безобразно. Я не хочу. За что? Мне жаль себя, жаль, жаль! — Она громко плачет, уткнувшись в материнское плечо.

— Это совсем не страшно, Верочка. Совсем не страшно. И зато потом такое счастье.