Елисейские Поля

Вика захлебывается от восторга:

— Вот мой музей!

— Ай! — испуганно вскрикивает мама и, вырвав руку из Викиных пальцев, не оборачиваясь бежит к дому.

От толчка Вика падает, но мама даже не останавливается. Он встает, трет ушибленное колено и бежит за ней, громко плача от обиды и боли.

По краю дороги росли ивы. Глядя на них, Вика всегда вспоминал детство, свое последнее лето в Студенке. Дальше вспоминать он не любил. Дальше шло неприятное — революция, Киев, Константинополь…

Вика шагал по широкой белой нормандской дороге. Сейчас поворот. За поворотом распятие, потом сад и голуби, кружащиеся над крышей дома Наталии Николаевны. Каждое утро и каждый вечер Вика ходил за шесть километров к Наталии Николаевне только для того, чтобы сказать ей: «С добрым утром» или «Спокойной ночи». Больше ему ничего не нужно было. Но все-таки если бы хоть раз застать ее одну!..

Вика остановился перед калиткой, вытер запыленные сапоги носовым платком, пригладил волосы, переложил васильки из правой руки в левую — так удобнее — и вошел в сад.

Только бы не покраснеть… Но сердце громко застучало, щеки залились краской, а ноги стали чужими и тяжелыми.

Сад был небольшой. В конце обсаженной розами дорожки белел дом. Наталия Николаевна пила кофе на веранде. И конечно, у нее уже сидели гости. Справа француз, черный, в круглых очках, слева толстый офицер-врангелевец.

Француз рассказывал что-то. Стекла его очков блестели.

Наталия Николаевна слушала, щурясь от солнца и тихо смеясь. Вика поднялся на веранду. Он чувствовал робость и злость. Она смеется… Значит, ей нравится…

Наталия Николаевна посмотрела на него, все еще щурясь, и протянула ему загорелую, голую до плеча руку. Вика торопливо поцеловал воздух, не успев коснуться губами ее пальцев.

— Здравствуйте, Наталия Николаевна! — Он неловко протянул ей васильки и еще больше покраснел.

Она, улыбаясь, взяла цветы:

— Сами собирали? Как это мило. Мама здорова? Хотите кофе, Вика?

Но Вика торопился уйти.

— Нет, спасибо. Мне надо домой.

— Уроки готовить? — насмешливо усмехнулся офицер.

Вика дернулся:

— Какие уроки? Теперь каникулы. До свидания, Наталия Николаевна.

И, поклонившись ей, только ей, он повернулся и вышел.

Офицер засмеялся ему вслед:

— Тоже поклонник.

— Перестаньте! — крикнула Наталия Николаевна. — Он милый, ужасно милый и…

Калитка скрипнула. Вика не слышал, что дальше. Но ему и этого довольно. Она сказала: он милый, ужасно милый…

Стало заметно жарче. Теперь солнце стояло прямо над головой, и от деревьев на белую пыльную дорогу ложились короткие, совсем черные тени.

Посреди скошенного поля желтела большая золотистая скирда, кругом валялась солома. Вика подошел к ней, лег на солому и, запрокинув голову, стал смотреть в голубое небо на одинокое белое ленивое облако.

Какое солнце… Как пахнет разогретой землею. Как жарко… Нет, это не землею пахнет, а духами Наталии Николаевны. И не облако это, а ее белое платье. Вот оно вздрогнуло, как бабочка, срывающаяся с цветка, и медленно, плавно полетело вниз.

На мгновенье сердце Вики остановилось. Какое-то невыразимое блаженство подкатило к горлу и медленно, томительно, сладко расползлось по всему телу. Белое платье, шурша и благоухая, покрыло всего легким, прозрачным шелком…

…Вика все еще лежал, глядя на небо. Во рту пересохло, голова кружилась.

Белое облако опять плыло высоко в пустом раскаленном небе, но оно уже совсем не походило на платье Наталии Николаевны.

На террасе, завешенной белым полотном, мама ждала его с завтраком.

— Что с тобой, Вика? Ты такой бледный. И синяки под глазами. Не надо ходить по жаре.

Вика нехотя ел окрошку, нагнувшись над тарелкой.

— Я получила письмо от отца. Он, может быть, приедет навестить тебя через неделю. Ты рад?

— Очень рад, — ответил он равнодушно и посмотрел на нее.

Такое же белое короткое платье, такие же голые загорелые руки, и волосы так же подстрижены, только у Наталии Николаевны светлее.

— Какая ты красивая, мама.

Она слегка покраснела от удовольствия и отвернулась. Вика тоже покраснел. Ведь он сейчас сказал то, что так давно хотел и не смел сказать Наталии Николаевне.

Как приятно было бы идти и мечтать о ней, если бы не так стучало сердце и горло не сжималось от волнения.

Ласточки летают низко. Коровы возвращаются с пастбища, позванивая колокольчиками. У дороги лежит большой серый камень.

Счастливый камень. Лежит себе и ничего не думает, ничего не чувствует, никого не любит…

Тихо, прохладно и почти темно… Вика проходит по маленькому саду, поднимается на веранду.

Наталия Николаевна сидит в кресле около большой желтой лампы. Она закрывает книгу и улыбается Вике:

— Как хорошо, что вы пришли. Я сегодня одна. Мне очень скучно. Поболтайте со мной.

Вика садится на стул, краснеет и молчит.

— Сколько вам лет, Вика?

— Скоро семнадцать. А что?

— Скоро? Когда?

— В августе.

Наталия Николаевна смеется:

— Какой вы еще маленький! Уже поздно. Вам, должно быть, уже пора спать.

— Я никогда не ложусь раньше двенадцати.

— Неужели? И мама позволяет?

Наталия Николаевна протягивает ему коробку конфет. Вика берет помадку, кладет ее в рот и, давясь, с трудом и отвращением проглатывает.