Елисейские Поля

Она работала и ни на что не надеялась. Надеяться действительно было не на что. Ничего радостного уже не могло случиться в ее одинокой, пустой и ненужной жизни.

Время шло быстро, и всегда надо было торопиться. Скорей, скорей, а то опоздаешь, не успеешь сшить платья, потеряешь заказчицу.

Швейная машина стучала с утра до ночи, и стук ее отдавался в сердце Улиты, от него становилось еще тревожнее, еще грустнее. Столько стука, столько шума, и для чего? Чтобы жить впроголодь и даже не сметь ни на что надеяться.

С годами она начала плохо слышать. Но от этого не стало тяжелей. Теперь жизнь не казалась больше такой оглушительной, стук швейной машины не так тревожил. Стало спокойнее и еще более одиноко. Она плохо разбирала, что ей говорят, и в ответ неопределенно покачивала головой. Это могло значить и «да» и «нет». Только заказчиц она слушала внимательно и напряженно, подставляя правое ухо и переспрашивая. И все-таки иногда получались недоразумения.

— Я вам сто раз говорила: рукава буфами, буфами, а вы что сделали? — кричала заказчица, бросая блузку на пол.

Улита испуганно поднимала блузку.

— Простите. Я не расслышала. Я перешью.

На переделку уходило целое утро, но заказчица все же была недовольна.

«Больше не придет», — тоскливо думала Улита, и заказчица действительно больше ничего не заказывала ей.

К весне не стало совсем работы, и Улита плакала по ночам. Она не жаловалась, да и кому пожаловаться? Она искала место, и ей наконец удалось поступить в русскую мастерскую. Зарабатывала она мало, и ей было немного стыдно, что она, старая, опытная портниха, вдруг превратилась в мастерицу. Но ведь надо жить, надо есть. Остальные мастерицы все были молодые и хорошенькие. Они мало обращали внимания на Улиту и быстро привыкли к ней, и она тоже привыкла к ним.

Они жили непонятной и веселой жизнью. Смеясь, писали какие-то письма, смеясь, читали какие-то объявления в журналах. Улита никогда не думала, что можно столько смеяться.

«Молодой ястреб, заброшенный в дебри Африки, тоскует по ласке и любви, — читали они. — Ах, бедненький, надо ему написать».

Улита недоумевала, что это за ястреб и почему он объявляет о своей тоске?

Но однажды во время перерыва на завтрак к ней подбежали мастерицы с открытым журналом в руках. Их хорошенькие лица лукаво улыбались.

— Вот, — крикнула одна из них в самое ухо Улиты, — тут объявление для вас.

Улита удивленно смотрела на них:

— А? Что? Какое объявление?

— Для вас. Вот тут, читайте.

И Улита прочла: «Ищу прекрасную душу. Возраст и внешность не имеют значения».

— Почему же это для меня? — краснея, спросила она.

— А то для кого же? Прекрасная душа — это вы. Он вас, именно вас ищет, — закричали они.

— Меня?

— Ну да, да. — Теперь все мастерицы столпились вокруг Улиты. — Это вы — прекрасная душа, — перебивали они друг друга. — И возраст, и внешность — все подходит. Вы должны ему написать.

Улита стояла красная и испуганная:

— Написать ему?

— Конечно. Сегодня же. Не пропускайте свое счастье, — уговаривали они.

В этот день вся мастерская говорила только об «Улитином объявлении». Так горячо и так много, что к вечеру Улита заколебалась: а может быть, правда написать?

Она возвращалась домой растерянная и оглушенная. Может быть, написать? Нет, это смешно. Он не ответит даже. И все-таки она вошла в магазин и купила блок голубой бумаги.

— И конверт, пожалуйста, — попросила она.

— Сколько конвертов? — спросила продавщица.

Улита покраснела:

— Мне, собственно, нужен только один.

Продавщица насмешливо прищурилась:

— Меньше двадцати пяти не продаем.

— Хорошо.

Улита поспешно заплатила и вышла.

Теперь уже было ясно, что надо написать, ведь она истратила целых шестнадцать франков.

Дома она сейчас же принялась за письмо, даже не пообедав. Есть не хотелось, она была слишком взволнована. Она рвала страницу за страницей, снова писала и снова рвала. Часы пробили одиннадцать, потом двенадцать, письмо все еще не было готово. Наконец в третьем часу ночи она надписала конверт. «Я успела бы сшить юбку за это время, — подумала она, заклеивая его. — Но зато здесь всё».

Да, в этом письме было все. Вся ее одинокая неудачная жизнь, все ее огорчения и все мечты. Конечно, он не ответит. Но утром, опуская письмо в почтовый ящик, руки ее дрожали. Ведь 〈нет〉 ничего невероятного на свете. Ведь бывают чудеса. А вдруг?

Теперь жизнь ее превратилась в полет, в вихрь, в ураган. Внешне все оставалось по-прежнему: мастерская, швейная машина, платья и блузки. Но сердцу ее не было дела до всего этого. Ее сердце трепетало и сжималось. Прежде перед глазами была черная гладкая стена. Можно было только сломать себе голову об эту стену, больше ничего. Но теперь в черной стене появилась щель, и сквозь щель эту проникал слабый луч надежды. Совсем узкая щель, совсем слабый луч. Но это все-таки была надежда. Ведь бывают чудеса…