Елисейские Поля

Валя насмешливо смотрела на нее. Неужели она собирается играть в куклы? И отчего она так толстеет? Ведь ведьме полагается быть худой.

Однажды, перед самым Рождеством, когда дети обыкновенно думают только о подарках, о елке, у дверей позвонили, и посыльный внес голубую колыбель и поставил ее в спальне. Колыбель была вся в оборочках и лентах и очень понравилась Вале. Но мачеха не позволила ей потрогать голубую кисею.

— Это не для тебя, — сказала она резко и оттолкнула Валю.

Валя громко заплакала и схватилась рукой за колыбель.

Она была уверена, что это ей подарок от отца.

— Оставь, дрянная девчонка! Пусти, слышишь, пусти! — кричала мачеха, стараясь отодрать Валю от колыбели.

Но Валя крепко уцепилась, голубая кисея рвалась под ее пальцами.

— Мое! Не отдам!

— Пусти! Слышишь, пусти! — кричала мачеха и вдруг сильно ударила Валю по щеке.

Валя сразу разжала руки и, сжав кулаки, бросилась на мачеху, защищая и себя, и колыбель.

— Ведьма!

— Миша! — отчаянно вскрикнула мачеха, как будто ее убивают.

В спальню быстро вошел отец. Он ни о чем не спросил. Он взял Валю за руку, отвел в детскую и запер на ключ. Валя села на свою кровать и долго плакала, пока не уснула.

Разбудил ее отец. Он стоял перед ней растерянный и грустный.

— Козлик мой, вот нам и приходится расстаться с тобой. Раз ты не можешь ужиться с мамой, я отвезу тебя в пансион.

Он взял Валю на руки, прижал ее к груди:

— Козлик мой, какой худенький, бледненький, бедненький!

Валя обхватила шею отца и молча прижалась к его плечу.

Она не плакала, не просила оставить ее дома. Она знала, что отец бессилен ей помочь. Победила ведьма.

Через два дня, в самый сочельник, отец отвез ее в пансион мадам Боно. Впрочем, это не был настоящий пансион, с классами и дортуарами, с длинными коридорами и сотнями учениц.

Учениц было всего шесть вместе с дочерью мадам Боно, Жаклиной. Мадам Боно, разбогатевшая фермерша, считала, что маленькие пансионерки совсем не такая бездоходная статья, не хуже кроликов или кур.

Учительница была только одна, зато она обучала всем предметам. Звали ее Корнбиш.

Валя с отцом подъехали к воротам фермы, когда уже стемнело. Их встретил рабочий с фонарем.

— Подождите меня, — сказал отец деревенскому извозчику и вместе с Валей пошел к дому.

Рабочий, подхватив Валин сундучок, побежал вперед.

Мадам Боно ждала их на крыльце. Она любезно улыбалась:

— Вы можете быть совсем спокойны за свою дочь. Я вижу, ей необходимо поздороветь. Деревенский воздух, деревенское молоко, прогулки. И немного дичок, не так ли? Это тоже пройдет. У нее будут прелестные подруги — все из честных буржуазных семей. Даже одна аристократка, — мадам Боно подняла палец, — Жизель де Бельвиль.

Она говорила быстро, Валя не все понимала.

— Я, как мать, забочусь о моих девочках. Может быть, желаете осмотреть дом?

Отец долго целовал Валю на прощание, Валя сжала губы, чтобы не расплакаться. Плакать перед этими чужими людьми было стыдно.

— Тебе будет хорошо, тебе будет весело, — говорил отец совсем как тогда, когда он объявил ей о своей женитьбе. — Я буду часто приезжать к тебе, козличек.

Валя ухватилась за рукав отца и не отрываясь смотрела ему в лицо:

— Еще минуточку, папочка!

Но отец торопился на поезд.

Дверь глухо захлопнулась за ним. Мадам Боно взяла Валю за руку:

— Пойдем, я познакомлю тебя с моей дочкой.

Валя послушно пошла за ней в спальню. Шесть маленьких постелей вытянулись рядами вдоль белых стен.

Жаклин была занята очень серьезной работой, она расставляла свои туфли в камине.

— Это твоя новая подруга, — сказала ей мать. — Поиграй с ней до обеда.

И она вышла, оставив их одних. Жаклин подошла к Вале:

— Видишь, сколько я туфель в камин поставила, — шесть пар. Чтобы было куда подарки класть. А тебе свои туфли не стоит ставить, тебе все равно ничего не подарят.

— Я и не поставлю.

— Ты, должно быть, очень злая, раз тебя привезли сюда в сочельник.

Валя покачала головой:

— Нет, я не злая.

— Отчего же тогда? На Рождество все девочки уезжают домой.

— У меня мачеха, — объяснила Валя.

И Жаклин сейчас же приняла объяснение:

— Мачеха! Это плохо!

Ее круглое, румяное лицо на минуту потемнело. Ей стало жаль Валю.

— Бедная ты! Они злые, мачехи.

Еще минута — и они обнялись бы. Еще минута — и они стали бы друзьями.

Но Жаклин спросила:

— Как тебя зовут?

— Валя.

— Валя. — Жаклин оттопырила губы. — Такого имени нет.

— Valentine, — поправилась Валя.

— Valentine? — Глаза Жаклин вдруг насмешливо прищурились, руки уперлись в бока, и она громко и фальшиво запела песню Шевалье, бог знает кем привезенную на нормандскую ферму.

Elle avait de tout petits petons[51]
Valentine, Valentine…

Валя, красная от обиды, заткнула себе уши пальцами. В открытую дверь просунулась голова мадемуазель Корнбиш.

— Жаклин, как вам не стыдно дразнить новенькую.

Жаклин оборвала пение:

— Стыдно? Это ей должно быть стыдно. Подумайте, мадемуазель. Ее зовут Valentine! — И Жаклин захлебнулась от хохота.

— Перестаньте! Это такое же христианское имя, как и все остальные. И ничего смешного тут нет.