Елисейские Поля

Куст протянул к ней свои белые душистые ветви.

— Это я для вас, — сказал он галантно.

Мария низко присела перед ним, как ее учила приседать экономка Жанна:

— Спасибо вам.

— Поиграйте со мной немножко, — попросил куст.

Но она покачала головой:

— Простите, но я не могу. У меня еще много дел. Спасибо и до свидания.

И она пошла дальше.

В пруду вода была прозрачной и глубокой и уже начинала журчать по-летнему.

Мария села на белый холодный камень и погладила его:

— А, и вы на своем месте? А ночью, верно, тоже бегали?

Но камень притворился, что не слышит.

Ивы тихо шелестели, в голубом небе пролетали белые облака. Облака отражались в воде. Но это уже не были облака. Это были белые гуси, плавающие в пруду.

Что-то тихо захрустело в траве. Из-под прошлогоднего сухого листа медленно выползла коричневая жаба.

Мария наклонилась к ней. Круглый, выпученный глаз посмотрел ей в лицо, скользкий, холодный взгляд уколол ее в сердце.

Она хотела вскочить, убежать, но нельзя показывать жабе, что она боится.

Она подняла сучок, валявшийся на земле, и осторожно повернула жабу белым круглым брюшком вверх.

Жаба неуклюже и беспомощно задергала лапами.

— А теперь ты вот какая? Ничего сделать не можешь? А ночью съесть меня хотела?

Она подняла сучок. Ткнуть жабу? Нет, лучше не надо. А то она так рассердится, что ночью выломает стекло в спальне.

— Дрянь! — крикнула она жабе на прощанье и побежала прочь.

От встречи с жабой, от ее скользкого, злого взгляда стало тревожно и скучно.

Но деревья вежливо кланялись, солнце светило, и кузнечики трещали в траве.

На зеленой лужайке сидел большой белый голубь, распустив веером хвост.

— Куру-у, куру-у, — проворковала Мария.

Голубь испуганно забегал взад и вперед.

— Что же ты меня боишься? — крикнула ему Мария. — Ведь я тоже голубь. Ведь я тоже голубок.

Но голубь, не слушая, шумно захлопал крыльями и улетел.

Мария развела руками:

— Чего ты испугался? Ведь я тоже голубь, как ты. Таубе — это по-немецки голубь.

Дома в четырехугольной светлой кухне уже ждала Жанна. Она нагнулась к Марии и поцеловала ее:

— Не озябли, маленькая барышня? Садитесь скорее шоколад пить.

Мария постояла перед топившейся плитой.

Из-под резного нормандского шкафа вдруг высунулась голова карлика в красном остроконечном колпаке.

— Не надо ли что-нибудь сработать? — спросил он свистящим шепотом.

Мария покачала головой:

— Ничего не надо.

— А то если передничек постирать или чулки заштопать, ты только позови. Мы мигом. — И карлик, как мышь, шмыгнул обратно за шкаф.

Жанна поставила на стол чашку шоколада и кусок хлеба с ветчиной:

— Пейте, маленькая барышня, пока горячий.

Мария уселась на свой стул с пестрой подушкой.

— Знаешь, Жанна, теленок жаловался, что его невкусно кормят.

— Чего же он хочет?

— Он хочет тоже шоколаду.

— И ветчины?

— Нет, Жанна. Ветчину он не любит. Он просил еще абрикосового варенья.

— Хорошо, завтра угощу его шоколадом и абрикосовым вареньем. А может быть, вы тоже хотите абрикосового варенья?

— Да, пожалуйста. Если хватит и теленку, и мне.

Жанна улыбнулась:

— Хватит. Всем хватит.

Мария допила шоколад и вытерла губы салфеткой.

— А папа где?

— Не знаю. Верно, по делам в деревню пошел.

— А почему папа такой грустный?

Жанна немного смутилась.

— Он совсем не грустный. Вам показалось.

— Нет, он грустный. Скажи, Жанна, он, может быть, хочет улететь на небо и стать ангелом, как мама?

Жанна ласково погладила Марию по голове:

— Не думаю, деточка. Вряд ли он этого хочет.

Мария что-то соображала, приоткрыв рот.

— А со мной ведь ничего дурного не может случиться, раз мама ангел и молится за меня?

— Конечно не может. Мама молится за вас на небе, а здесь, на земле, мы с папой не дадим вас в обиду.

Мария молча кивнула.

«А главное, карлики. Они за меня горой», — подумала она.

II

Отец Марии, полковник Таубе, быстро шел по дороге.

Он шел, опустив голову и сжимая челюсти. Его длинные руки были глубоко засунуты в карманы, его длинные ноги широко ступали. Влажные волосы прилипли к его лбу.

— Неужели я пропаду? — сказал он вдруг громко. — Неужели все пойдет прахом?

Все. И ферма. Ферма, которой он так долго добивался и которую наконец купил с таким трудом.

Ему показалось, что вся его прочная, разумная жизнь хозяйственного фермера вдруг, как столб пыли, взлетела из-под его ног, закружилась и рассыпалась перед ним. И ничего не осталось от нее.

Он вытер вспотевший лоб рукой. Сердце его глухо стучало.

Неужели впереди только смерть и гибель? Смерть и гибель, как тогда. Но ведь тогда был Ледяной поход. Тогда было отчаяние, геройство, самопожертвованье. Тогда он погибал с целой страной.

И все-таки ведь он не погиб. Страна погибла — а он выкарабкался. Он устроил себе новую жизнь. У него хватило сил. Прочную, разумную жизнь. Он все хорошо устроил для Марии и для себя.

А теперь все опять должно было рухнуть. Как тогда. Хуже, чем тогда. Позорно рухнуть.

— Из-за девки! — хрипло крикнул он и сжал кулаки. — Из-за деревенской девки!

Он представил себе ее ненавистное и прелестное лицо, ее жесткие, вьющиеся волосы, красную ленточку на ее смуглой шее и острый, приторно-сладкий запах ее дешевых духов.