Через два дня после того как американцы с детальными планами операции «Золотой секундомер» и надеждами «проучить красных» отбыли в Вашингтон, Блейк встретился с советским резидентом.
— Я передал ему пленку с протоколами совещания, а также набросками и планами, которые мне удалось сфотографировать накануне во время обеденного перерыва. Я рассказал ему в общих чертах о берлинском проекте и обратил внимание на секретность, которой была окружена операция, а также на необходимость позаботиться о том, чтобы контрмеры советской стороны выглядели естественно и не вызывали подозрений. Мой советский коллега был поражен дерзостью и размахом плана и попросил меня о скорейшей новой встрече, чтобы обсудить все более подробно, а я бы информировал его о новостях.
Когда мы встретились через неделю, он сообщил мне, что ввиду важности материала он лично отвез в Москву сфотографированные документы. Теперь они там изучаются
Так операция «Золотой секундомер» стала достоянием советской разведки. Но что привело к этому шагу человека, который еще не так давно считал для себя счастьем служить в британской разведке? В августе 1944-го, когда Блейку было только двадцать два года, полковник королевской морской пехоты Кордо, начальник управления Северной Европы, принял его в своем кабинете и сказал, что он теперь сотрудник легендарной британской разведки. Теперь этот человек по доброй воле открывал тайны самых секретных операций своей службы представителю Советского Союза…Какие силы привели его к такому выбору?
Я спросил об этом Джорджа Блейка при нашей первой встрече в тесном кабинетике на пятом этаже старого правдинского корпуса, где размещалась редакция газеты «Социалистическая индустрия». Это было августовским днем 1988 года. После многих звонков и согласований мне перезвонили из пресс-службы КГБ СССР и сказали, что встреча с Блейком состоится у нас в редакции, его будет сопровождать один человек… После раза три или четыре коллеги из других изданий объявляли, что они самыми первыми публикуют интервью с Блейком, Бог им судья. Но самым первым было то интервью, которое под заголовком «Я выбрал СССР» опубликовала «Социалистическая индустрия».
В моем архиве сохранилась запись того разговора. Вот она: вопросы, ответы, реплики… Иногда на кассете возникает пауза — это, помню, Джордж смотрел на своего спутника и тот либо утвердительно кивал, мол, об этом можно рассказывать, или коротко говорил: «Об этом пока не будем, Георгий Иванович».
Джордж — Георгий Иванович, как называют его в Москве, отвечал раскованно, часто смеялся. Выглядел он моложаво, подтянуто — ни за что нельзя было дать ему шестидесяти лет.
— Очень трудно коротко ответить на этот вопрос. Но попробую.
Дальше я воспроизведу ответ Блейка на мой вопрос, дополняя его строками из его книги-исповеди «Иного выбора нет».
Отец Джорджа, Альберт Бихар, родился в богатой еврейской семье в Константинополе, учился в Сорбонне, во время Первой мировой войны вступил во Франции в Иностранный легион, но впоследствии служил в британской армии в Месопотамии и принял британское подданство. Как предполагает Блейк, его отец, хорошо зная турецкий язык, выполнял «какие-нибудь разведывательные операции или чего-нибудь в этом роде». На войне он заслужил британский и французский военные кресты, а также внушительный ряд медалей. Английское консульство в Роттердаме платило Бихару пенсию по инвалидности. Последние годы службы он со своей частью наблюдал «за возвращением домой через Голландию английских пленных из немецких лагерей».
В Роттердаме молодой офицер и предприниматель (Альберт владел небольшой фабрикой, где шили кожаные рукавицы для клепальщиков здешних верфей) встретил свою любовь, девушку из известной голландской семьи. Отец Кэтрин, как и дед, был архитектором. Так случилось, что Альберт Бихар стал другом семьи, потерявшей отца, в которой росли три сестры и два брата-подростка. Все три девушки влюбились в одинокого солдата «со стройным приятным лицом, которое, впрочем, портили два шрама по одному на каждой щеке — отметины шрапнели. Недостаток искупали глаза — большие, темные и действительно красивые». Он выбрал старшую, Кэтрин. «В ней пишет Джордж о своей маме, — была бездна обаяния, которое она сохраняла всю жизнь, и самые разные люди невольно проникались к ней симпатией».