Элиты Эдема

– Она спасала его раньше, – говорит Лэчлэн. – Но только в самых критических ситуациях. Она спец по нервам и мозгам, чипам и проводам. Это не ее область.

– Оставьте… меня… – еле слышно произносит Эш.

Мы игнорируем его слова.

– Мы сможет доставить его в Подполье? – спрашиваю я.

Лэчлэн качает головой.

– Слишком далеко, да и если нести человека без сознания по улицам или в автолупе – это будет бросаться в глаза. Но тут недалеко есть место, куда мы можем пойти. Если оно все еще существует, конечно.

С видимым усилием он взваливает Эша себе на плечо, и мы идем через фальшивый лес. Мы тратим гораздо больше усилий, и я проливаю гораздо больше слез, чем рассчитывала, когда мы проносим Эша через завалы Стены отречений. Эш потерял сознание. Я целую его в бесчувственную щеку, с трепетом ощущая кожей его почти незаметное дыхание. Он едва держится.

Что я буду без него делать?

Нет, я не смею так думать.

Эш выживет. Нам нужно рискнуть и пронести его по улицам при свете дня. В то время, когда меня схватили, подобные сцены были в порядке вещей. Я видела нескольких людей, которые теряли сознание и падали прямо на грязных опасных улицах. Наркомания была обычным делом, болезни – привычными и почти не лечились. Ничего удивительного не было в том, что мы несем бесчувственное тело приятеля.

Но сейчас мы стоим посреди бедной, но чистой и обычной улицы.

– Что здесь произошло? – бормочу я.

– Не знаю, – говорит Лэчлэн, качая головой. – Вскоре после того, как тебя сцапали, сюда прислали ботов-строителей, чтобы благоустроить окрестности, один квартал в один прием. Все люди были эвакуированы, не знаю куда. Это произошло на удивление быстро. На радиальных улицах была выставлена охрана, где бы ни производились работы в данный момент, но мне удалось проскользнуть и… Ты видела когда-нибудь муравейник на видеозаписях? Вот точь-в-точь как он. Тучи ботов носились вокруг, чистили, чинили, перестраивали. На каждый круг ушло по неделе. Затем люди вернулись и…

– Дай угадаю, – говорю я мрачно. – Они ничегошеньки не помнят. Они считают, что так всегда и было.

Он кивает.

– Так лучше. Чище, безопаснее. Никто не голодает. Но… зачем?

Не могу даже предположить. Но Центр снова начинает ковыряться в сознании людей. Меня охватывает невольное восхищение тем, с какой легкостью они могут менять память десятков тысяч людей. Но в основном я испытываю отвращение. И страх. Благородный поступок – помощь бедным – они сделали омерзительным.

Сознание – само по себе это самое драгоценное, что мы имеем. Как может человек существовать, если его суть под угрозой?

Лэчлэн ведет меня по незнакомой мне местности.

– К кому мы пришли? – спрашиваю я, когда мы добираемся до заднего входа многоквартирного жилого комплекса.

Он загадочно улыбается.

– Настоящий друг, – отвечает он, и я даже не могу представить, о ком он говорит, пока на стук в дверь нам не открывает человек с радостным квадратным лицом.

– Рук[17]! – вскрикиваю я и кидаюсь ему на шею. Когда я отпускаю его, он весь сияет. Но при виде Эша, он подхватывает его и втаскивает внутрь.

Хотелось бы встретиться с Руком при других обстоятельствах, не тогда, когда мне угрожает опасность. Он столько раз выручал меня. Хотелось бы поделать с ним что-нибудь обыденное – представить его своему брату, посидеть с ним и Лэчлэном, вспоминая наше детство, строя планы на будущее. Мне кажется, что Рук вполне может быть лучшим другом. Но прямо сейчас – он наша единственная надежда. Он уходит в свою комнату и возвращается с сумкой, полной различных медицинских принадлежностей и лекарств.

Он вываливает все это на пол и роется в них.

– Я не большой знаток всего этого. Что он принимает? Есть ли здесь что-нибудь, что может ему помочь?

Здесь есть препарат для рассасывания тромбов, понижения давления, предотвращения сердечных приступов. Есть средство, чтобы мгновенно остановить кровотечение, бальзамы, чтобы за день вылечить ожоги.

– Вот! – кричу я, вытаскивая ингалятор, очень похожий на тот, какой использовал он дома в экстренных ситуациях. Трясущимися руками, пару раз уронив его в спешке, я прижимаю его к губам Эша.

– Давай же, братик, – умоляю я. Он в сознании, смотрит на меня, и его губы разжимаются, чтобы обхватить ингалятор. Я киваю, чтобы подать сигнал, и затем нажимаю на кнопку, чтобы распылить лекарство, которое поможет снять отек в его дыхательном горле, а легким очиститься.

Но уже слишком поздно. Я вижу, как его глаза в ужасе расширяются, когда он понимает, что не может вдохнуть достаточно глубоко, чтобы принять лекарство. Все идет по какому-то замкнутому кругу: паника нарастает, что еще больше затрудняет дыхание, и это провоцирует еще большую панику, пока он не начинает хрипеть, издавая клокочущие звуки, безуспешно силясь вдохнуть хоть глоток воздуха в легкие. Его лицо краснеет, затем становится бледнее белого. Он смотрит на меня широко раскрытыми, отчаявшимися, умоляющими глазами. Спаси меня, умоляют они.

Затем его голова заваливается, и он больше даже не делает попыток вдохнуть.