Элиза и ее монстры

Мне не нравится писать «поцелуй». У меня от этого слова по всему телу начинают бегать мурашки.

Прости. Это странно. Я странная. Прости.

Надеюсь, ты не пожалел о том, что спросил.

Отдаю ему бумагу и карандаш. Он читает и пишет:

Не пожалел. Я умею делать сюрпризы.

Вот так. Вот так?

Дерьмо.

Теперь он будет пытаться удивить меня поцелуем. Когда-нибудь. Сегодня, но только позже? Завтра? Через неделю? А что, если он никогда этого не сделает и я проведу остаток времени, отпущенного нашим отношениям, гадая, а поцелует ли он меня? Что я наделала? Это была ужасная идея.

Меня сейчас вырвет.

– Я мигом, – говорю я и бегу в ванную, где сворачиваюсь калачиком на полу. Лежу так минут пять. Затем возвращаюсь в комнату и сажусь рядом с Уоллисом. Не успела я сесть, как его рука опускается на мою, и я вовсе не выпрыгиваю из кожи. Чувство контроля чуть ослабевает, но я сосредотачиваюсь на нем, и все устаканивается. Переворачиваю ладонь. Он растопыривает пальцы, и я могу просунуть между ними свои. Так мы и сидим, плечо к плечу, а наши руки лежат на кровати между нами.

И не так уж это плохо.

Глава 20

Без четверти четыре я беззастенчиво держу руку Уоллиса на своем колене и думаю, что определенно должна позволить ему поцеловать меня. Первый шаг всегда самый сложный. Разговоры, держание за руки, все такое – как только я привыкаю к этому, как только начинаю понимать, что это хорошо, мне требуется большего. Следуя логике, приходится признать, что, покинув комнату, в какой-то момент придется забрать у Уоллиса руку. Если не для того, чтобы вести машину, то по крайней мере чтобы мама не увидела. Но логика куда-то улетучилась и стала мне безразлична.

Прикладываю руку Уоллиса к своему животу, а другой рукой держу его за кисть, удерживая на одном месте. Мы близко наклонились друг к другу. Я подталкиваю его ступню своим вуки-носком. Он слегка толкается в ответ. Это что-то. Мы делаем что-то. Мне не нужно гадать, хорошо ли это, потому что это абсолютно хорошо. Он со мной согласен. Делаю вдох и кладу голову ему на плечо. Он зарывается носом мне в волосы. Я хихикаю. Он зарывается глубже.

Я никогда так явственно не ощущала своего тела. То, как оно двигается. То пространство, которое занимает. Это ни хорошо и ни плохо, просто иначе. Я смотрю на себя со стороны и исследую странный и таинственный мир телесности. Его пальцы подергиваются под моими на моем животе, что вызывает новые непроизвольные смешки. Слава тебе Господи, что его рука обезоружена моей; я не могу доверять своему телу, не могу предсказать, как оно отреагирует, если Уоллис начнет трогать меня где-то еще.

– О, черт побери! – говорю я, когда наконец смотрю на часы. – Почти четыре. Они должны быть там к половине пятого.

Рывком встаю с кровати, ожидая, что он тоже вскочит или по крайней мере уберет руку. Уоллис не делает ни того ни другого. Он отбрасывает меня назад. Он сидит спиной к стене, улыбается своей почти незаметной улыбкой и отказывается отпускать меня.

– Ну хватит тебе, – смеюсь я, стараясь сдвинуть его с места. – Нам надо ехать.

Висну на нем всем телом. Я уже почти сижу на полу, а он и не шелохнется. А потом меняет положение рук и поднимает меня вверх, обратно на кровать. И смеется при этом.

– Я серьезно!

– О'кей, о'кей. – Он отпускает меня.

– Мне нужно переодеться.

– Я подожду за дверью.

Что он и делает. Я надеваю те джинсы, которые сидят на мне лучше всего и совсем новую рубашку. А сверху, разумеется, толстовку. Салли и Черч со своим снаряжением уже ждут у входной двери. Уоллис спускается по лестнице, и между ними завязывается разговор. Когда я тоже иду вниз, Салли, глядя на меня, говорит:

– Пошевеливайся, Эггз-Бенедикт! У нас мало времени.

– Заткнись!

Салли и Черч запихивают свои долговязые тела на заднее сиденье автомобиля, Уоллис садится рядом со мной.

– Вы там без фокусов, – предупреждает Салли.

– Ага, – добавляет Черч. – Если я увижу чью-то руку на соседнем сиденье, я по ней шлепну.

– Шлепнешь? – удивляется Салли. – Если я увижу чью-то руку на соседнем сиденье, то отрублю и сожгу ее.

– Заткнитесь. – Молюсь о том, чтобы волосы скрыли мои покрасневшие щеки. Не собираюсь вступать с братьями в спор по поводу их идиотского неподобающего поведения, пока у меня в машине Уоллис. Включаю радио, станцию с безумным альт-роком, который они обожают, и скоро мальчики забывают о нас.

Мы с Уоллисом вышагиваем по периметру спортивного комплекса все те два часа, что Салли и Черч тренируются. Он практически пуст, так что Уоллису нет нужды писать, но разговаривает он очень тихо. Мы не держимся за руки. Только вот костяшки его пальцев постукивают по моим, словно он пытается передать мне сообщение при помощи азбуки Морзе.

– Сюда ездит моя сестра, – говорит он. – На занятия теннисом.

– Младшая сестра или старшая?