Элиза и ее монстры

– Элиза, – говорит он. – Ты же хочешь в следующем году поступить в колледж, верно? На чем ты собираешься специализироваться?

Очевидным ответом является «на искусстве», хотя я еще ничего не решила, потому что такой специализации, как «Море чудовищ», не существует. Но если я скажу «искусство», то это явно не возвысит меня в глазах Тима.

– На графическом дизайне, – говорю я. – Типа для рекламы. И всякого такого.

Здорово выкрутилась, Мерк.

– Графический дизайн, – повторяет Тим. – Видишь, Уоллис, даже в этом есть деловая жилка. Графические дизайнеры могут зарабатывать большие деньги. Я не хочу сказать, что тебе не надо писать, только уж пиши что-то такое, на чем можно построить карьеру. Литературное творчество никуда тебя не приведет.

Уоллис совсем грустно смотрит на свою тарелку. Люси засовывает себе в рот кусок бекона, а Брен закрывает лицо рукой и медленно качает головой.

– Все эти фанфики – просто забава, хобби. Мы с мамой не будем платить за твое обучение в колледже, если ты продолжишь заниматься исключительно ими. Мы хотим, чтобы ты делал что-то существенное.

Тим продолжает говорить, и кулаки Уоллиса сжимаются на уровне его бедер. Провожу пальцем по одному из них, и он хватает мою руку. Хватает крепко, словно ему очень больно.

– Я знаю, тебе не нравится выслушивать все это. Но так уж устроен мир.

Над столом нависает молчание, а Тим возвращается к еде. И тогда Уоллис говорит:

– Вы нас извините?

Тим готов сказать «нет», но его рот полон еды. Ви стреляет в него злобным взглядом с другого конца стола и произносит:

– Да, солнышко. Мы вас с Элизой отпускаем, я уберу ваши тарелки.

Уоллис встает и тащит меня за собой прочь из кухни.

Глава 22

Задний коридор заканчивается лестницей, ведущей в подвал. Стены подвала выложены из кирпича и завешены коврами, в нем прохладнее, чем в остальном доме. Уоллис щелкает выключателем у подножия лестницы, зажигая бра на стене, горящее мягким естественным светом. Комната поделена надвое стеной с большим проемом посередине. На этой стороне стоит поеденный молью диван и старый большой телевизор. Через проем в стене Уоллис ведет меня в другой конец комнаты, здесь темнее. На полу лежит матрас, застеленный мятой простыней, в удлинитель воткнута вилка лампы, и повсюду навалены книги и бумаги, в том числе и экземпляры «Детей Гипноса», и главы прозаической версии «Моря чудовищ». Много места занимает бильярдный стол. Слева от лампы на полу старое мягкое кресло. Над ним – большой плакат с Далласом Рейнером, стоящим на берегу и смотрящим на океан. На тени, которую он отбрасывает на песок, проступают слова «В МОРЕ ОБИТАЮТ ЧУДОВИЩА». Рядом с плакатом к стене прикреплена видавшая виды футбольная майка, по ней идет надпись «УОРЛЭНД» и номер 73. Уоллис закрывает проем тяжелой раздвижной деревянной дверью и запирает ее. Шум, доносящийся сверху и даже из другой части подвала, сразу стихает. Он прижимается лбом к двери.

– Мне так неудобно, – говорит он. – Не думал, что он выкинет нечто подобное.

Я переминаюсь с ноги на ногу. В комнате холодно, а моя куртка наверху.

– Он всегда так себя ведет?

– Иногда. Он – отличный парень и хороший человек, но я ненавижу, когда он заявляет, что то, чем я занимаюсь, не имеет смысла. – Уоллис отходит от двери и начинает ходить по комнате. – Прости. Прости. Я не хочу, чтобы ты боялась. Не думал, что он осмелится поднять эту тему в твоем присутствии.

– Все хорошо. Я все поняла. – Я рада уже тому, что могу дышать свободно.

Уоллис опять сжимает кулаки. Никогда не видела его таким злым. Такое впечатление, что ему хочется что-то разбить, сокрушить. Может, бильярдный стол.

– Какой смысл жить, если ты не можешь заниматься тем, что делает тебя счастливым? Какой смысл в приносящей деньги карьере, если ты постоянно ненавидишь себя, делая ее? У меня нет семьи, которая поддержала бы меня, нет денег, чтобы платить за обучение – по крайней мере сейчас. Разумеется, мне придется брать студенческий заем, хотя у нас все равно нет возможности отправить меня в место получше общественного колледжа, и я выплачу кредит, занимаясь тем, чем придется по окончании колледжа. Мне нет необходимости становиться доктором, или юристом, или еще кем-то важным, кем он хочет меня видеть. Я просто хочу писать.

Я смотрю, как он вышагивает по комнате. И у меня создается впечатление, будто я врастаю в пол, и неуверенность разливается по моим венам. Я никогда его таким не видела – и потому не знаю, что делать, и просто стою и наблюдаю за ним до тех пор, пока он наконец не поднимает на меня глаза и снова не говорит:

– Мне действительно очень жаль.

– Тебе нужно выкричаться? – спрашиваю я.

Он ненадолго задумывается:

– Неплохо бы.

Беру с матраса подушку и кидаю ее ему. Он прижимает ее к лицу, и раздается приглушенный вскрик. Вероятно, это самый громкий из звуков, которые он издавал в моем присутствии, но подушка очень хорошо заглушает его, так что голос Уоллиса звучит с обычной для него громкостью.