Элизабет Финч [litres]

Я пришел в бешенство и устыдился своей злости. Анна держалась так, словно я до смешного ревнив и чопорен, а она, как всегда, душевна и порывиста. Более того, она делала вид, что ее связывает с Э. Ф. такая же прочная дружба, как и меня. Во всяком случае, я придержал язык, чтобы не проронить «Больше так не делай» или «Оказывается, бесплатный сыр бывает не только в мышеловке». Насупился и молчал, а она тщетно пыталась меня поддразнивать, но я не реагировал, и… ну, короче, вы сами все понимаете.

Я написал Э. Ф. письмо с извинениями и объяснил, что появление Анны никак не связано со мной (хотя на самом-то деле из-за меня все и случилось). В ответ пришла краткая записка без единого упоминания моего письма. Там лишь было сказано:

«Отложим разговор до следующего раза».

К моему огромному облегчению, так и получилось.

Наша обеденная традиция длилась почти двадцать лет и освещала мою жизнь ровным, лучезарным сиянием. Э. Ф. предлагала дату. Я всегда выкраивал время. Годы не прошли для нее (и для меня тоже) бесследно: с возрастом у нее обнаруживались стандартные недомогания и хвори, но она не придавала им значения. Впрочем, в моих глазах она не менялась: тот же стиль одежды и беседы, тот же аппетит (весьма умеренный), те же сигареты (выбранные раз и навсегда). Я приезжал, она уже сидела за столиком, я подсаживался к ней и она спрашивала: «Ну, с чем ты сегодня пришел?»

Улыбаясь, я всегда старался удовлетворить ее любопытство, порадовать, сообщить вести из мира рухнувших браков, успешных детей и карьерных метаний. Ее интеллектуальные запросы были неподвластны времени. И по ресторанным счетам, как прежде, всегда платила она.

Дважды подряд она отменяла или, точнее, откладывала наши встречи с одной и той же формулировкой: «В силу непредвиденных, но упрямых фактов разрушения наружной оболочки». До меня так и не дошло, что она медленно угасала. Без прощаний, без каких-либо требований, без предсмертных записок. Позже я представлял себе, как она умирала: стоически, не жалуясь, молча, почти тайно. О похоронах меня известил некий Кристофер Финч – видимо, ее брат; до того момента я пребывал в заблуждении, что она росла единственным ребенком в семье. В малом ритуальном зале холодного кирпичного крематория в южной части Лондона собралось человек тридцать. Из динамиков раздавались мелодии Баха, отрывки из сочинений Джона Донна и Эдуарда Гиббона, затем брат произнес незатейливое, трогательное прощальное слово, посвященное главным образом их с сестрой общему детству; посмотрев на гроб, он разрыдался. Увидев несколько знакомых лиц, я покивал, перед уходом пожал руку Кристоферу Финчу и наотрез отказался идти в поминальный зал этажом выше, а потом и в ближайший паб, где ждали бутерброды и вино. Почему-то я не мог заставить себя говорить о ней с незнакомцами, задавать стандартные вопросы и получать стандартные ответы. И при этом отмечать, как все громче звучат голоса и раздаются неловкие смешки, которые множатся и перерастают в пронзительный хохот. Да это ж без всякой задней мысли, гости-то покуда живы, а Лиз не стала бы возражать, правда ведь – чай, не зануда какая-нибудь была наша Лиз, уж это точно. Слушай, а помнишь, как… Нет, об этом молчок. Но мне ко всему прочему хотелось избежать состязательной скорби – на таких мероприятиях это не редкость. Кто лучше всех ее знал, кто больше всех горюет. Я не хотел ни с кем делить Элизабет Финч и унес ее домой в своей памяти.

В письме из какой-то юридической конторы сообщалось, что Элизабет завещала мне все свои записи и библиотеку для последующего использования по моему усмотрению. Я был польщен и в то же время озадачен. Две выпущенные ею книги давно не переиздавались. В мечтах воображал, что она отписала мне неожиданный поздний шедевр, который при моем участии будет представлен миру. Сидящий во мне тайный вуайерист задавался вопросом, не осталось ли после нее беспощадных, саморазоблачительных дневников; временами мое непристойное воображение могло соперничать с фантазиями самых похотливых ее учеников. Почему-то мне хотелось непременно обнаружить какую-нибудь тайну, пусть даже невинную – легкое пристрастие к игре на скачках (Э. Ф. в кассе ипподрома! Или у телефона – звонит какому-то сомнительному типу, своему «личному букмекеру»!). Но разумное начало быстро отмело такие невероятные домыслы. Мне казалось, что Э. Ф., которая неустанно контролировала свою жизнь, столь же тщательно проконтролировала и наследственные дела. Вероятно, меня будет ждать записка с четкими инструкциями.

Я доехал до краснокирпичного жилого дома в западном Лондоне, куда меня никогда не звали. Все говорило о том, что раньше внизу дежурил одетый в ливрею портье; теперь ему на смену пришел кодовый замок на входной двери. Меня поджидал Кристофер Финч, единственный родственник и душеприказчик. Жизнерадостный, седой, розовощекий крепыш в коротком пальто автомобилиста поверх синего костюма и при квазиполковом галстуке. На вид столь же нетаинственный и неэкзотичный, сколь экзотична и непроницаема была его сестра.