Элизабет Финч [litres]

– В таком возрасте единицы умирают. Нет, ну был, конечно, Бенсон – аккурат лет тридцати. Ушел в лес и на суку повесился, бедолага.

– А он знал Элизабет?

– Нет, откуда? Он, как я говорю, входил в мужской клуб для тех, кто пьян и глуп. О, вспомнил. Звали его Тоби.

– Ну ладно, если что-нибудь придет на ум…

– Всенепременно. Вы, кстати, заезжайте в наши края. На поезде, с ветерком.

Из записных книжек Э. Ф.:

• Можно кичиться провалом точно так же, как иные кичатся успехом.

Стоит ли говорить, что ей было не свойственно ни первое, ни второе. И вообще у меня есть большие сомнения в том, что она примеряла к себе провал и успех.

А я? В возрасте тринадцати лет моя любимая дочь Нелл однажды изрекла: «Папа у нас – Король Заброшенных Проектов». Я улыбнулся, вспомнив эту неожиданную истину, а вместе с ней и удовольствие ежедневно ловить на себе пронзительный подростковый взгляд. Но может, я всего лишь проявлял кичливость? Вот вопрос.

Считаются ли заключения браков «проектами»? Думаю, да, хотя такое ощущение обычно возникает не сразу. И оба моих брака оказались «заброшенными», в том смысле, что они были разорваны, хотя и не мной. Как я уже говорил, мне довелось сменить множество работ, преимущественно в той сфере, которая получила название «сектор гостеприимства»; одно время я даже был совладельцем ресторана. И в том, что этот проект оказался заброшенным, был повинен экономический спад того периода. Около года я занимался переоборудованием винтажных автомобилей с последующей продажей. Энтузиазма и энергии у меня хоть отбавляй; как актер, я многое схватываю на лету. Но мною часто овладевает внутреннее беспокойство. Мне хотелось повысить свой уровень образования по сравнению с тем, которого я достиг в колледже, однако у стороннего наблюдателя (как и у жены) создавалось впечатление, что я просто зарылся в книги. Кто знает, возможно, когда я доживу до седых волос, у меня возникнет желание заняться гончарным ремеслом; говорят, оно приносит большое удовлетворение.

Но я не считаю эти метания и перемены своими провалами и уж тем более ими не кичусь. Какой есть антоним к слову «кичливый»? Скромняга? Закомплексованный? Могут ли такие эмоции служить показателями цельности? Конечно, я чувствую свою вину за распад двух моих браков и признаю за собой около сорока пяти процентов ответственности. Но готов ли я взять на себя еще большую степень вины, чтобы избежать ярлыка кичливости? Ну да ладно, вряд ли найдется много желающих ознакомиться с моим ответом на этот вопрос.

Но вот ведь странная штука: Кристофер не раз зазывал меня в гости, а я так и не удосужился съездить в Эссекс. Видимо, подсознательно принимал сторону его сестры. Однако в тех случаях, когда он наезжал в город, я неизменно приглашал в его в ресторан, причем в такой, где подают спиртное. Квартиру он выставил на продажу и получил пару предложений. Со своей стороны я ему сообщил, что заметки его сестры представляют немалый интерес, но пока не складываются для меня в единое целое. Он сочувственно посмеялся. Я сказал, что среди ее материалов может обнаружиться нечто, пригодное для печати, но на данном этапе об этом говорить рано. Для себя я наметил публикацию книжечки афоризмов тиражом примерно в сто экземпляров – попытка не пытка.

– Слушай, это все целиком на твое усмотрение. Ясно же, что Элизабет тебе доверяла, и я тоже перечить не стану.

Я воодушевился: и его прямотой, и этим обещанием.

– Странно, что вы с ней совсем не похожи.

– Это еще мягко сказано.

– А что родители ваши?

– Серединка на половинку. То есть мы с сестрой не оправдали их ожиданий. Обошлось без скандалов, да к тому же я им, как принято говорить, «внучков подарил». Но родителям хотелось, чтобы Лиз была поскромнее, как все, а я чтобы… ну, инициативы побольше проявлял, вот как-то так.

После школы Кристофер отслужил краткосрочную военную службу, а потом окончил бухгалтерские курсы. В итоге соединил эти направления, став полковым финансистом. Кто бы мог подумать, что в армии требуются счетоводы.

– Без риска, – сказал он, словно себе в укор. – Без риска.

– Раньше никто не называл ее Лиз, – заметил я.

– В детстве ее только так и звали, но в какой-то момент она меня окоротила. Мне было лет десять, а ей, стало быть, семь. Тогда она и заявила, что ее имя Элизабет. А мое – Кристофер, но не Крис. Естественно, я ее услышал. Но про себя говорил только Лиз. Лиз. Прямо бунт на корабле, да?

– Вы с ней были дружны?

– Трудно сказать. Я был ей старшим братом. Отец с матерью говорили, что я обязан сестренку оберегать. Но она этого не хотела. Никогда не ходила за мной по пятам. Это я за ней увязывался.

– Но вы играли вместе?

– Что за вопросы? Уж не задумал ли ты о ней что-нибудь написать?

– Нет, что ты. – (Не покривил ли я душой?) – Просто я ее… побаивался, что ли, а потому при жизни ни о чем таком не спрашивал. Я даже не знал, что у нее есть брат. А теперь, можно сказать, наверстываю упущенное. Хотя в каком-то смысле поздно уже.

– Вступаем в клуб, – ответил он, поднимая бокал.