Элизабет Финч [litres]

А вот несколько автобиографических заметок:

• Перед смертью мама сказала, что скоро будет наблюдать за мной сверху и ожидать нашего воссоединения. Надежд на встречу с мужем в какой бы то ни было форме она не выразила. Я улыбнулась и погладила ее по руке – это самое большее, что можно было сделать в такой ситуации. А после ее смерти я ни разу не почувствовала на себе ее взгляд – ни реальный, ни гипотетический, даже в те моменты, которые некоторым – а уж ей-то бесспорно – показались бы щекотливыми или постыдными. Сейчас она всего лишь прах, и отец тоже прах, но постарше. Я всегда это знала.

И далее:

• В годы моего детства в округе проживало много «незамужних тетушек», которые уже в силу такого именования считались невинными во всем, что касается тела, и благополучно уносили девственность с собой в могилу. Они же – старые девы; сейчас этот термин практически вышел из употребления. Незамужняя дочь, ведущая хозяйство в доме овдовевшего отца или вдовицы-матери. Две сестры, которые годами делят кров: одна боится, что какой-нибудь мужчина выберет другую, и обе, вероятно, надеются на появление хоть какого-нибудь мужчины (по Чехову). Отдельное проживание давало им хоть какой-то социальный статус, окрашенный в равной степени жалостью и восхищением. Я не принадлежу ни к одной из вышеупомянутых категорий. У меня нет желания иметь сестру, с которой я могла бы разделить свою жизнь, и я отказалась (хотя меня и не особо просили) поддерживать вдовицу-мать, разве что с расстояния и материально. Что же касается сердечных дел, можно строить любые домыслы, но жалость будет неуместна и даже оскорбительна. А как от нее уйти? Но меня она не волнует.

• «Для женщин верность – добродетель, а для мужчин – тяжелый труд». д/обсужд в ауд. Ох уж эта шутливость мужской эпиграммы. Я бы ответила на нее так:

• Для женщин любовь – так уж исторически сложилось – сперва одержимость, а потом жертва. И по сей день в мире все идет заведенным порядком. «Маскировка» становится лучше, «награда» выше, но суть не меняется. Мое поколение восстало против такого уклада (причем восстания случались и раньше). Глядя на своих матерей, теток, бабушек, мы видели, что оценка (и самооценка) женщины определяется ее замужеством (или девичеством). Единицы решительно противились такому порядку, но большинство подчинялось до конца своих дней. И я, при всех своих принципах, тоже от этого не защищена.

А дальше почеркушки, сделанные в разное время простыми карандашами – с более мягким и более твердым грифелем:

М: Откуда?

И ниже:

М: Зачем?

Почему-то эта запись, пусть состоящая всего из двух одинаковых инициалов, двух местоименных наречий и двух вопросительных знаков, заговорила со мной голосом Э. Ф. Но если задать следующие два вопроса: «М: Когда?» и «М: Кто?» – ответа у меня не будет.

Понимаю, что приписываю ей свойства женщины-тайны. Она таковой не была: ее не окружал ореол таинственности. Она была исключительно светла. Все, что она тебе говорила, было правдой и с каждым словом становилось все правдивей.

Когда нас преследовали студенческие фантазии об Э. Ф., диапазон их распространялся от скабрезности до гламура. Почему-то у нас не бывало фантазий противоположного свойства: о строгости, дисциплине, уходе от мира. Без труда могу вообразить Э. Ф. настоятельницей средневековой обители: увитые плющом каменные стены, тишина, послушание, молитвы и жертвенность… Но нет, такие фантазии тут же рушатся. Э. Ф. не подходила на роль настоятельницы или святой Урсулы, не говоря уж о роли одной из ее то ли одиннадцати, то ли одиннадцати тысяч дев.

В ее записных книжках нет никакой систематизации. Записи варьируются от интимных до сугубо официальных, от личных размышлений до конспектов лекций. Вот, например, несколько записей подряд:

• Притворство, методичность, истина. Притворство в целых цивилизациях, равно как и в одежде. Притворство не противопоставлено истине, но зачастую служит ее воплощением, отчего само становится неотразимым.

• Сердечность как форма агрессии. Воистину: нетерпение сердца.

• Конечно, тот тип женщины, что мне близок, вышел из моды. Впрочем, я никогда не гналась за модой и даже никогда в нее не вписывалась. Я всегда стремилась к устойчивости.

• Ах, говорят обыватели, она никогда не была замужем. Какой редукционистский подход к описанию и содержанию человеческой жизни.

• У меня ровно столько друзей, сколько мне требуется. По большому счету они между собой не контактируют. От этого некоторые из них начинают думать, что занимают более важное место в моей жизни, чем на самом деле. А другие наоборот.

• Всегда считалось так: когда рушатся отношения, виновата по определению женщина. Если мужчина сбежал, значит женщина не сумела его удержать; если сбежала женщина, значит она была вертихвосткой, не умела идти на компромиссы, не отличалась стойкостью. Хотя на самом-то деле она просто подыхала от скуки.

• Одна студентка на полном серьезе сказала мне, что не любит роман «Госпожа Бовари», потому что «Эмма – плохая мать». О, боги.