Элизабет и её немецкий сад

«О, Балтика! А вы никогда не говорили, что от вас до побережья недалеко! Как прекрасно было бы вдохнуть в такой день свежего морского воздуха! От одной мысли я просто оживаю! Как это восхитительно, увидеть Балтику! О, пожалуйста, отвезите нас!»

И я везу.

Но в эти блистательные зимние дни моя совесть чиста, как морозный воздух, и вчера утром мы отправились в путь в самом радостном настроении – даже Минора заливалась неумеренным смехом. Из мехов и шерстяных платков, накрученных на головы, было разрешено выглядывать лишь глазам, потому что в ином случае мы бы вернулись без носов и ушей, и на протяжении первых двух миль пути наше странное обличье служило поводом для взаимного хохота – я упоминаю об этом, чтобы продемонстрировать, какое воздействие на здоровые организмы оказывает сухой морозец и насколько лучше проводить такой день на воздухе, а не томиться в четырех стенах. Когда мы под свист кнута и звон колокольчиков проезжали через деревню, селяне смотрели на нас из окон, и единственным живым существом, которое встретилось на пути, был меланхоличный индюк – он глядел на нас с упреком: ну какой смысл мчаться с такой лихостью по хрустящему снежному насту?

– Глупая птица! – крикнула ему Ираис. – Шевелись, а то совсем замерзнешь! В такой день тебя следует подавать горяченьким!

И мы снова расхохотались, словно это была самая остроумная из шуток, и через мгновенье выехали из деревни и оказались в чистом поле – позади еще можно было видеть мой дом и сад, сверкающий под зимним солнцем, а впереди нас ждал лес с соснами, уходящими в бесконечность, и четырнадцать миль пути сквозь него до самого моря. В этот день все было покрыто инеем, лес стоял, будто зачарованный, как в сказке, и хотя мы с Ираис уже не раз здесь бывали, все равно, вырвавшись из-под сени деревьев, молчали, пораженные красотой этого места. У берега море было покрыто льдом, лед заканчивался темно-синей линией, усеянной неподвижными оранжевыми парусами, у наших ног лежала узкая полоса желтого песка, а направо и налево простирался сверкающий лес – мы очутились в центре мира, сотканного ледяными узорами. Это был мир покоя, мир вечного воскресенья, тишина разливалась над этим местом, как благословение.

Минора прервала молчание, заявив, что хотя Дрезден и очень красив, но это место, пожалуй, красивее.

– Не понимаю, – сказала Ираис вполголоса, словно в храме, – как это можно сравнивать.

– Вы правы, Дрезден, конечно же, удобнее, – ответила Минора.

После чего мы, не сговариваясь, вернулись к саням – лучше уж занять ее рот едой. Лошадей распрягли, накрыли попонами, и они разбрелись по берегу, а мы уселись в сани и приступили к трапезе. Для лошадей это непростое испытание – туда и обратно почти тридцать миль, и без передышки в конюшне где-нибудь посередине пути, но они такие сытые и такие избалованные, что вкусить горечи бытия им только на пользу. Я разогрела на маленьком аппарате, предназначенном именно для таких целей, суп, что помогло нам перенести холод сэндвичей – единственная неприятная часть зимних пикников, что приходится есть холодное, хотя хочется как раз чего-то очень горячего. Минора высовывалась из платков, откусывала кусок и снова зарывалась в накидки. Она все боялась отморозить нос – любовь к истине заставляет меня признать, что нос у нее был совсем неплохой и мило смотрелся бы на ком-то другом, но она не знала, как его носить, а угол, под которым носишь нос, – такое же искусство, как любое иное, ведь носы предназначены не только для того, чтобы сморкаться.

Самое трудное на свете дело – есть сэндвичи, будучи закутанной в меха и держа их руками в вязаных перчатках, полагаю, в процессе мы наглотались достаточно меха и шерсти и все время кашляли. Минору это ужасно раздражало, в какой-то момент она сняла перчатку, но сразу же натянула обратно.

– Как это неприятно! – заметила она, проглотив особенно большой клочок меха.

– Зато он окутает вам кишки, и им будет тепло, – сказала Ираис.

– Кишки! – повторила Минора, выразив отвращение к такой вульгарности.

– Боюсь, ничем не могу вам помочь, – сказала я, пока она кашляла и отплевывалась. – Все мы в одинаковом положении, и я не представляю, как его исправить, – сказала я.

– Полагаю, существует такая вещь, как вилки, – саркастически заметила Минора.

– Вы совершенно правы, – ответила я, потрясенная простотой такого решения, но какая польза от вилок, если они находятся на расстоянии пятнадцати миль отсюда? Так что Миноре пришлось продолжать жевать перчатки.

К тому моменту, как мы закончили, солнце уже опустилось за деревья, и края облаков порозовели. Старику кучеру тоже достались и сэндвичи, и суп, он вываживал лошадей, держа уздечку в одной руке, а свой обед – в другой, а мы начали упаковываться – вернее, упаковывала я, а двое других смотрели и давали ценные советы.