Элизабет Тейлор

«В свои сорок пять Элизабет Тейлор напоминает мне эмблему тоддовского фильма «Вокруг света за восемьдесят дней», — а именно, воздушный шар», — замечал журнал «Эсквайр».Даже кинокритики, и те не упустили возможности ужалить Элизабет, причем некоторые даже высказывали надежду, что «Маленькая ночная серенада» станет ее последним фильмом.

«Ее появление на экране вызывает дрожь, — писал журнал «Нью-Вест». — Неужели никто не мог надоумить ее посидеть несколько недель на жидком протеине?»

«Нам всем стоило немалых усилий усидеть на своих местах, а не ринуться в испуге в проходы при виде тщетных попыток Элизабет втиснуть свои пышные формы в детские. размеры одежды, — писала «Дейли Миррор». — С ее мучительно затянутой талией, трещавшими по швам платьями и выпирающими, сами знаете чем, потребовалось лишь густо наложить на веки темно-синие тени — и вот вам готов окончательный образ престарелой мадам».

«Лиз Тейлор в роли актрисы Дезире Армфельд, с ее калориями, декольте и напыщенностью, производит весьма удручающее впечатление, — писал журнал «Кью». — Зрителю хочется от души рассмеяться тогда, когда ее возлюбленный напевает: «Будь она старушкой, будь она толста».

Элизабет пыталась отшутиться по поводу своих липших килограммов, делая вид, что не принимает насмешки близко к сердцу.

«Мой вес мне не в тягость, — уверяла она. — Я ем от души, потому что я счастлива».

«Ей не стоит никакого труда его сбросить», — вторил ей муж, в шутку прозвавший, жену «жирным цыпленочком» или же «телочкой».

«Я во всей своей полноте прожила каждую секунду моих сорока пяти лет, — говорила Элизабет. — Я никогда не скрывала своего возраста. Я горда прожитой жизнью. Мне нечего скрывать. И я счастлива. Я всем удовлетворена и не собираюсь морить себя голодом, потому что моя полнота мне не мешает. Главное для Джона — иметь рядом с собой счастливую женщину, а не фотомодель».

«Могу сказать, что в душе она еще даже более симпатичная, чем снаружи», — вставилУорнер. «Спасибо тебе, Джон», — отозвалась Элизабет. Позднее публичная реакция на ее полноту приводила Элизабет в ярость.

«Меня просто бесит, что эти газетенки только и знают, что обсуждают мой вес, — говорила Элизабет. — Ведь я им не памятник, на который какают голуби. Я живой человек, и если мне хочется шесть раз на дню есть жареного цыпленка, то это мое личное дело».

Многие бывшие ее знакомые приходили в ужас или отказывались верить, полагая, что чревоугодие Лиз — это реакция на разрыв с Бертоном, способ забыться и утешиться. Мало кто верил ее заявлениям, будто она влюблена в Джона Уорнера, этого милого, но ужасно занудного типа, имевшего привычку расхаживать по дому во флотском наряде, на нагрудном кармане которого было вышито: «Секретарь по делам флота».

Элизабет то и дело засыпали вопросами о ее бывшем супруге. Казалось, что призрак актера-валлийца только и делает, что бродит по вирджинскому захолустью.

«Что вы б действительности думаете о своем муже?» — спросила Элизабет какая-то женщина.

«Он очень симпатичный», — ответила ей актриса.

«Как Ричард Бертон?»

«Я не заметила, — ответила Элизабет со слезами на глазах. — Джон самый честный человек, что мне приходилось встречать, и, пожалуй, один из самых душевных».

Несмотря на все ее заверения, многие остались при своем мнении. Другие же засомневались в том, умна ли она.

«Интересно, чем думала эта женщина, дважды бросая Ричарда Бертона?» — вопрошала одна матрона.

Какой-то репортер поинтересовался у Элизабет, испытывает ли она к Джону Уорнеру те же чувства, что некогда испытывала к Ричарду Бертону, на что она ответила:

«Большую часть времени Ричард вел себя так, будто он все еще на сцене. Мне, бывало, стоило немалых трудов вставить хотя бы словечко... Я как бы чувствовала себя в тени, а это не лучший способ строить совместную жизнь. Что бы Джон или я не делали, мы все делим поровну. Это настоящее партнерство».

Элизабет рассказывала всем, кто ее об этом спрашивал, что никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, став женой сельского джентльмена.

«У нас с Джоном просто великолепные отношения, — утверждала она. — Я вовсе не думаю о нем, как о седьмом муже. Он всегда был для меня первым. А еще, — добавляла она, — Джон лучший из моих любовников. Вся разница заключается в той степени участия, которое мы проявляем друг к другу. Соотношение наших чувств не просто пятьдесят па пятьдесят, а пятьдесят один на пятьдесят один, — говорила Элизабет. — Джон — человек твердых взглядов, он хорошо знает, что ему нужно, он уверен в себе, но не заносчив. И мой образ не представляет для него никакой угрозы — независимо от того, что я затеваю в тот или иной день».

Уорнер поддакивал ей, уверяя репортеров, что его меньше всего беспокоят сравнения с Ричардом Бертоном.

«Как вообще нас можно сравнивать, — утверждал он. — У меня вообще нет о нем никакого мнения, я совершенно нейтрален. Я никогда с ним не встречался, и мне этого не хочется».

Тем не менее, они все-таки однажды встретились на Рождество в Швейцарии, когда туда съехались все их дети. Впоследствии Уорнер рассказывал: