Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой

Какой глупец решил заменить Рим Лондоном, а не Мадридом или Флоренцией, например, не знаю. Уже не помню с какой стати (не иначе после вечеринки) Скурасу с Вагнером пришло в голову снимать Египет в Лондоне да еще и осенью. Чтобы не тащить тяжеленные, огромные декорации в Европу, их в Голливуде уничтожили (сейчас научились этого не делать, приберегая для следующих фильмов, так удобней), а на студии «Пайнвуд» построили заново. Осень в Англии не похожа на летний Египет абсолютно, это и дураку ясно. Хмурое, серое небо, морось, а потом и просто пар изо рта у людей и лошадей… Красота, а не Египет.

Я Лондон люблю, но трудно делать вид, что умираешь от жары, дрожа на холодном, осеннем ветру в тоненьком платье. Трудность создать впечатление убийственного пекла в стылый, осенний день – это еще полбеды, актеры могут играть жару на снегу или мороз в тропиках, было бы что играть. Но не простывать мы не могли. Началось чихание, бронхиты, а у меня и пневмонии.

Когда Вагнер попробовал укорить меня простудами, я встала, сбросила пальто, в которое куталась, и протянула ему, оставшись в полупрозрачной тунике, едва прикрывавшей грудь и ноги:

– Возьмите!

– Зачем? – Вагнер уже понимал, что сейчас что-то будет.

– Возьмите и держите так, чтобы на меня не дул ледяной ветер и не летели брызги холодного дождя! Если вам это удастся, клятвенно обещаю, что не стану покрываться синей кожей с пупырышками, дрожать на ветру, как тонкий листок, и кашлять тоже не буду. Да, хорошо бы и свое пальто снять, оставшись в одной тонкой рубашке без рукавов.

Вагнер швырнул мою одежду и бросился прочь. Но это действительно было невыносимо, мы мерзли и чихали всей группой, болела не одна я, но я больше всех.

Снять успели всего несколько кадров, когда я подхватила спинальный менингит. Для тех, кто не болел такой гадостью (и пусть не болеет!), коротенькая справка: это воспаление оболочек мозга (в данном случае спинного) из-за инфекции. Невыносимая головная боль, боль в спине, рвота, невозможность смотреть на свет и явная угроза жизни вообще. Большие дозы антибиотиков помогли снять воспаление, но ни о какой работе не могло идти речи. Оставив группу скучать в Лондоне, я отправилась в Калифорнию на реабилитацию.

Дело застопорилось не только из-за моего отсутствия, снимать в Англии зимой можно только зимние европейские пейзажи, никакие декорации не могли скрыть пар, валивший из лошадиных ноздрей, а приказы режиссера – заставить солнце выглянуть из-за туч. Съемки остановили до весны в робкой надежде, что она будет теплой и позволит снять африканскую жару уже в апреле. Всю зиму декорации под навесами гнили и разваливались. Вагнер и Мамулян рвали на себе волосы, но исправить ничего не могли.

Весной легче не стало. Холодно, промозгло, а на нас легкие летние наряды, во время съемок то и дело раздавалось звонкое «апчхи!». Но если кто-то просто чихал, то я тут же заболела очередной пневмонией. Мне бы сразу лечь в постель и вызвать врача, но помня о и без того затянувшихся съемках, я пыталась работать. Получилось недолго.

Все вдруг поплыло перед глазами, очнулась я на госпитальной кровати, вся обвешанная какими-то трубками. Дышать тяжело и как-то необычно болело горло. Эдди метнулся ко мне:

– Только молчи, тебе нельзя произносить и звука! Тебе сделали трахеотомию.

– Что?!

Вместо слов из горла вырвался свист.

Оказалось, пневмония вызвала у меня такой отек гортани, что горло пришлось вскрыть и вставить туда трубку, чтобы воздух хоть как-то поступал в легкие. В горле трубка, снаружи канюля – этакий наконечник, который нужно затыкать пальцем, если хочешь что-то сказать (лучше вообще молчать), что дальше – неизвестно.

А снаружи за стенами больницы шум собравшихся сочувствующих и просто любопытных.

Когда меня без сознания доставили в госпиталь (хорошо, что упала в обморок в отеле, а не за городом на съемочной площадке, откуда могли не довезти), Эдди сообщили, что я умерла. Несчастный Фишер едва тоже не потерял сознание. Я знаю, что Эдди в своей книге о бывших женах написал гадости обо всех, и в первую очередь обо мне, но знаю и то, что в тот день он испугался. Остаться с тремя фактически чужими детьми на руках и без жены…

Весть мгновенно разнеслась по Лондону. Возле госпиталя собралась толпа сначала репортеров, а потом и поклонников. Толпы людей осаждали госпиталь с одним вопросом: жива? Я выжила, чем привела в бешеный восторг поклонников и в растерянность Скураса, Вагнера и Мамуляна. О работе снова не могло идти речи, но и о том, чтобы заменить меня, тоже. Публика не простила бы такого по отношению к своей героической любимице.

Когда я покидала госпиталь, выйти за его пределы без помощи полисменов оказалось просто невозможно. Помахав поклонникам и съемочной группе ручкой (говорить нельзя!), я вернулась домой в Калифорнию для выздоровления. Съемки фильма остановились до осени.