Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой

– Я знаю немецкий…

– Спросите, что случилось, почему она здесь.

Оказалось, что эти подлюги от нашего имени пригласили женщину в Париж, пообещав встречу с дочерью и некоторые средства от нас.

Конечно, и встреча состоялась, и денег дали, хотя я попросила больше не навещать Марию, мне хотелось, чтобы девочка называла мамой меня. Мария не была совсем маленькой и прекрасно все понимала, но ей нужна помощь, к тому же мать согласилась на удочерение, зачем же травить душу ребенку?

Ричард никогда не делал различия между моими детьми и своими, он прекрасно относился к Майклу, Кристоферу и Лиз, так же, как я к Кэтти, его старшей дочери. Когда Сибилл вышла замуж после развода с Бартоном, она смягчилась и позволила Ричарду чаще встречаться с дочерью. Вторая их дочь Джессика находилась в клинике. Таким образом, у нас была великолепная шумная четверка, в которую легко приняли и Марию. К чему теперь напоминать ей о прежней жизни?

Мы постарались навсегда закрыть этот вопрос, посылая деньги на содержание остальной бывшей семьи Марии, но осадок остался ужасный. Так жестоко использовать материнские чувства! Ненавижу журналюг, хотя уважаю журналистов.

Но бывало, когда нам удавалось улизнуть от внимания прессы и пожить нормальной (почти нормальной) жизнью.

Однажды после съемок в «Беккете» (ой, Майкл, я сообразила, что не рассказывала тебе о съемках этого фильма! Обязательно расскажу) Ричард взял меня в свой обожаемый Понтридайфен – представить своей семье. Это было сумасшествие, потому что семья осуждала Бартона за развод с Сибилл и связь с «этой опасной женщиной», то есть со мной.

Совет Ричарда был прост:

– Будь сама собой, не стараясь нарочно понравиться.

Правда, он долго и нудно предупреждал, что Уэльс вовсе не такое уж веселое место, что там серые камни и природная красота суровая, шахтеры грубы и несдержанны на язык, еда простая и за столом нет дорогого фарфора и серебра… Чего он ожидал, что я передумаю и вернусь или что расплаˆчусь? Ни то, ни другое!

Я влюбилась в Уэльс. Родившись в Англии, я до переезда в Америку жила в совсем иных условиях и вот такой простой нормальной жизни не знала совсем, а уж потом в Голливуде и вовсе была лишена ее. С первых же дней успеха, когда мама вытребовала для меня элитные условия, я не бывала нигде без охраны и сопровождения прессы и любопытных, Майк Тодд вообще приучил ко всему самому дорогому и изысканному.

Поэтому приезд на родину Ричарда означал нечто фантастическое, путешествие в жизнь, которую не купишь ни за какие деньги, туда, где нет фальшивых улыбок, и за красивым фасадом не скрывается ненависть и зависть. Там если уж ненавидят, так открыто, и осуждают тоже. Но и радуются тоже открыто. Улыбка означает улыбку, а не тренированное многими годами движение лицевых мышц. Здесь никто не играл для публики, здесь просто не было никакой публики, а были нормальные люди. Мне очень понравилось.

Ричард мог бы и не советовать быть самой собой, там иначе просто нельзя. Но мое обжорство, моя способность не краснеть от крепких выражений и хохотать над тем, что смешно, пришлись весьма кстати. Даже способность пить и ругаться пригодилась.

Скалы Уэльса действительно серые, и горные отвалы рядом с шахтами не выглядят райским садом, но серость бывает разная – грязная и липкая и вот такая, суровая, строгая, сильная в своей строгости, такая, как сам Бартон. Я поняла, что он мог родиться только там, или, наоборот, – родившись там, мог стать только таким.

Фраза, брошенная вскользь: «Вы с Уэльсом похожи», заставила Бартона отвернуться к своему окну и некоторое время молчать, скрывая рвущиеся наружу скупые мужские слезы. Кажется, я выразилась очень точно.

Сестра Ричарда Сис приготовила его любимые блюда. Меня никогда не надо заставлять кушать, проблема чаще в обратном, поэтому вовсе не играла, уплетая за обе щеки лавовый хлеб. А когда Ричард сказал, что эта еда еще и способствует похудению, потому что хлеб из водорослей!..

Несмотря на мой аппетит и нахваливания, Сис все еще держалась настороженно, но стоило нам насытиться, как Ричард объявил, что пойдет к приятелям, а нас оставит поболтать, тут уж ничего не оставалось, как общаться. Мне было легко, потому что интересно. Увидеть фотографии маленького Ричарда, услышать о его детских и юношеских проделках из уст его сестры – что может быть лучше?

– А регби? Ричард вскользь говорил, что играл в эту игру, и успешно.

– А он был непослушным?

– А можно печь лавовый хлеб в Лондоне? Жаль, что нельзя, я бы заказывала такой Ричарду и себе…

Потом Ричард взял меня с собой в паб, чтобы познакомить и с приятелями тоже.

Конечно, встретили меня настороженно, стоило войти, как в шумном прокуренном пабе установилась полная тишина. Я просто спиной почувствовала, как напрягся Бартон, окинула взглядом лица, темные от въевшегося в кожу угля и, улыбнувшись, помахала рукой:

– Привет! Куда пустите присесть?

Вокруг загалдели, подвигаясь. Ричард подтолкнул меня к одному из столов:

– Садись сюда.

Я присела и тут же сунула нос в ближайшую кружку:

– А что пьем? Я тоже хочу такое.

– Э… миссис…

– Я Лиз, Лиз Бартон.