Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

— Нет-нет, я не могу, прости меня, милая, добрая бабушка, ты так добра и милостива ко мне, но это выше моих сил. Я просто человек, у меня нет твоей твёрдости и твоего характера, я не приспособлен к такому делу.

— Ах, милый, милый мальчик, — нежно проговорила Екатерина, — как хорошо ты сказал, что ещё неопытен и робок, но ведь ты уже муж. Скоро станешь и отцом и поймёшь, что нужно для семьи, для государства, которое и есть одна большая семья.

Александр ещё продолжал протестовать, но уже увидел, как сдвинулись её седоватые брови, как ласковость в голосе перешла в жёсткость и непримиримость.

— Но как же отец? — наконец привёл он свой последний довод.

— Он не будет обижен, — твёрдо сказала Екатерина, — станет, как и прежде, заниматься своими гатчинскими солдатами. А ты будешь на троне — молодой, красивый, умный. Такой император и нужен России.

— Я не смогу, — снова умоляюще протянул он.

— Сможешь, — ласковым упрекающим тоном сказала она. — И даже не думай, не носи в себе, не кори себя, что ты поступишь дурно, дурно отдать трон твоему отцу — слишком уж деспотичным станет он, тебе же не будет житься легко от его несносного характера. А характер нужен императору совсем другой, такой, как у меня, — весёлый, ласковый, добрый, но и стойкий, непреклонный...

Александр всё ещё продолжал бормотать какие-то слова, когда Екатерина взмахом руки отпустила его, предупредив, чтобы он никому не говорил об этом их диалоге.

Печальный и задумчивый вышел Александр от бабушки. Как же так? Значит, он должен отнять трон у отца только потому, что характер Павла несовместим с императорским саном?

Что же делать, как ему поступить?

Отец есть отец, предать его — значит обречь себя на муку, как же царствовать после этого?

Но бабушка тверда и неуступчива, она не меняет своих решений, значит, будет манифест, значит, она утвердит его на троне.

Как же посмотрит он тогда в глаза своему отцу и своей матери?

Он пошёл на половину Елизаветы. Вот кто подскажет ему, как поступить, он посоветуется лишь со своей женой — больше никому он не должен говорить ни слова...

Елизавета сидела за своим маленьким письменным столом и делала карандашные наброски Царского Села. Она так любила эти места, что теперь по памяти старалась восстановить их на бумаге. Но линии выходили ломкие и кривые, и она сердито затушёвывала их и начинала всё заново.

Александр вошёл быстрыми и громкими шагами, и она, подняв на него глаза, изумилась необыкновенной серьёзности и даже угрюмости его всегда весёлого и приветливого лица.

— Что случилось, Сашенька? — встревожилась она, не обращая внимания на своих статс-дам, наблюдавших её старания за рисунком.

Он мановением руки выслал из кабинета всех её прислужниц, сам запер за ними дверь, потом старательно прошёл ко всем другим дверям и также старательно запер их на задвижки.

Она внимательно следила за ним, сама заражаясь его взволнованностью и неестественностью всех этих приготовлений.

Наконец он подошёл к её столику, неловко сел на его край, даже на её черновые рисунки.

— Лизон, — сказал он, — я самый несчастный человек на свете.

Она улыбнулась ему ласково, как понимающая мать, но ничего не ответила. Знала, он выложит всё, попросит её совета... наверное, пустяки, просто кто-то понравился ему, а взаимность не получена.

Но он смотрел на неё взглядом действительно несчастного человека, и она сразу догадалась, что тут дело посерьёзнее увлечений.

— Расскажи, Саша, — опять по-взрослому, по-русски попросила она, — тебе станет легче, если ты расскажешь. Тяжесть упадёт с твоей души.

Он ещё молчал, внимательно глядя на неё. Прелестна, как всегда, свежа и прозрачна её кожа. Готова ли она к тому, чтобы принять часть его тайны, которая может перевернуть весь его мир?..

— Я сейчас от бабушки, — перешёл Александр на французский: ему было легче объясняться на нём, не слишком-то силён был он в русском.

Елизавета встала, без слов обняла его за широкие плечи и увела на дальний конец кабинета, на мягкое канапе, где иногда они сидели рядышком и обсуждали свои нехитрые дела.

Александр послушно, как ребёнок, последовал за ней и только здесь, на канапе, упал лицом в её колени. Слёзы безотчётно посыпались из его глаз.

Она молча гладила его по светлым, уже начинающим темнеть волосам, по стройной высокой шее, по плечам, облачённым в раззолоченный камзол.

— Ах, Лизон, она предложила мне стать императором помимо отца, — глухо проговорил он в её колени.

Как ни тихо сказал он это, она всё расслышала, приподняла его за плечи и отчётливо произнесла:

— Всё расскажи, все слова вспомни.

И он, глядя в её ясные голубые глаза, поведал всё без утайки.

— Но она наказала — ни одной живой душе, никому ни слова, — добавил он глухо.

— Ты и не сказал никому, а муж да жена — одна сатана, — ввернула она русскую поговорку, которую только недавно узнала.

Александр приободрился, сел прямее, положил руку ей на плечо. Она прижалась к нему, и как будто теплее стало на душе у юного мужа.

Он рассказал ей, как не соглашался и как бабушка заметила, чтобы он не торопился дать ей ответ, а всё тщательно продумал.