Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

«Вчера на маскараде великие княгини Елизавета, Анна, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина и придворные девицы — всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг, и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все они были одна другой лучше и в великолепных нарядах».

Елизавета молчала, когда её спрашивали, кто выдумал всю эту прелестную сцену, кто справился с этим, робко отвечала, что это затея императрицы, и все принимали это за хитрость, за особую страсть подольститься к Екатерине, потому что любое слово, сказанное о ней, тут же передавалось ей.

Не могла же признаться Елизавета, что вовсе не она придумала весь этот яркий спектакль русской пляски, что сама императрица решила это, а её лишь выбрала на роль исполнительницы.

Никто этому не верил, все возносили имя Елизаветы, и свекровь Мария Фёдоровна только поджимала губы, когда слышала о Елизавете хвалебные слова.

Не нравилась ей невестка, не могла она прикипеть сердцем к девушке, напоминавшей её мужу о первой жене...

Эта мелкая танцевальная затея вдруг пробудила в Елизавете чувство непознанности целого мира, в котором она жила. И она обложилась книгами, старыми русскими фолиантами, чтобы узнать этот новый для неё, открывшийся только теперь мир, почти через четыре года после её замужества.

Она невольно чувствовала себя виноватой, что и её русский шёл ещё скованно и с ошибками, что историю этой великой страны знает она понаслышке, что все эти годы она бесцельно потратила лишь на балы да наряды, не успевала даже читать.

Правда, у неё всё время была только одна мысль — выполнить и свою вторую задачу, с которой она приехала в Россию, — дать стране наследника внука великой императрицы.

Но наследника всё не было и не было, и она уже перестала ждать, молча затаиваясь от всех, не отвечая на вопросы о своём здоровье, подозревая, что за этими вопросами кроется лишь насмешка: что же, мол, ты, немецкая принцесса, не выносишь наследника?

Теперь она погрузилась в русский язык, историю народа, среди которого оказалась, потонула в старых книгах и рассказах людей, долго бывших при дворе и знающих историю не по книгам, а по своим собственным впечатлениям.

И хоть далеко позади остались масленичные гулянья, всё стоял перед её глазами стройный хоровод красавиц в ярких, расшитых золотом и серебром сарафанах, в снежно-белых рубашках, с жемчужными кокошниками на прелестных головках, белые голуби платочков, взмывающих вверх, задор и прелесть чужого танца.

Она уже чувствовала, что этот хоровод поднимает в её душе странное чувство близости к народу, обладающему такой красотой.

Елизавета читала и перечитывала строки стихотворной оды придворного поэта Державина, написанные о русской пляске и напечатанные в журнале «Музы», но тяжёлый пафосный тон стихотворения «Хариты» вызывал в её душе протест.

Она бы хотела, чтобы и стихи об этой пляске были так же легки и стремительны, как она сама, плывущая в первом ряду хоровода.

И она пыталась передать это своё впечатление по-русски в своём дневнике, но русские слова давались ей тяжко, не ложились в такт с воздушностью и весёлостью пляски, и она со вздохом откладывала перо.

Многому ещё нужно научиться ей, чтобы передавать эту красоту, лёгкость и плавность...

Она то и дело наведывалась к Анне, жене Константина, и ещё чаще к Александрине, старшей из внучек Екатерины.

Выпытывала их мнение, собирала по крупице их впечатления от такого, казалось бы, пустяка, как эта придворная пляска. И понимала, что и им, особенно Александрине, не хватает слов, чтобы полнее выразить свои чувства.

Анна сразу переходила на то, как тиранит её муж, взбалмошный и вздорный Константин, рассказывала о том, как он бросает ей в постель дохлых крыс или по утрам будит её залпом из пушки прямо под окном, показывала синяки на исщипанных им руках, начинала плакать, отчего взбухал нос и хорошенькие свежие губки.

Александрина тоже не могла говорить ни о чём, кроме как о своей любимой левретке, собачке, подаренной ей Екатериной, или же о шведском наследнике престола, Густаве Четвёртом.

Анну Елизавета утешала, сочувствовала, зная, что и Александр падок на дерзкие и злые выходки, но не роптала, советовала терпеть и надеяться, что и Константин изменится к лучшему, повзрослеет, перестанет измываться над женой.

И не советовала жаловаться кому-либо. Конечно, Константин от внушений может на некоторое время затаиться, зато обида на жену останется. Советовала быть ласковее и добрее с этим взбалмошным мальчишкой, но понимала, что советы её бесполезны...