Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

«Александр всё теснее сближался с князьями Чарторыйскими и с другом старшего из них — графом Строгановым. Он не расставался с ними. Общество окружавших его молодых людей привело его к связям, достойным осуждения. Князь Адам Чарторыйский, особенно поощрённый дружбой великого князя и приближённый к великой княгине Елизавете, не мог смотреть на неё, не испытывая чувства, которое начала нравственности благодарность и уважение должны были бы погасить в самом зародыше...

Чувства князя Адама занимали всех, а его брат Константин влюбился в великую княгиню Анну Фёдоровну (жену великого князя Константина. — Прим. авт.), которой он тоже нравился. Это смешение кокетства романов и заблуждений поставило Елизавету в ужасное и затруднительное положение. Она замечала перемену в своём муже, и ей приходилось каждый вечер встречать в своём доме человека, явно влюблённого в неё, что великий князь Александр, казалось, поощрял, доставляя ему возможность видеть свою жену...»

Отсюда и возникла та страшная интрига, которая отравила жизнь Елизаветы, доставила ей столько тяжёлых, трудных лет...

Варвара Николаевна никогда не забывала, как нежна и дружественна была с ней Елизавета, и охлаждение к себе расценивала как предательство, отплатив великой княгине ещё большим предательством.

Лишь много позже поняла Елизавета, как права была графиня Головина, предав огню её романтический дневник, наполненный мелочами о характерах царедворцев.

Елизавета намеревалась послать свой дневник своей матери, чтобы уж разом познакомить её с особенностями своей жизни и быта при дворе великой императрицы.

Но мелочи могли быть расценены её матерью гораздо больше их значения в самой её жизни, и волнение за дочь могло доставить ей много тяжёлых и неприятных минут. Вместе с тем Елизавета не могла всё это высказывать ни одному человеку при дворе, они тяготили её, вызывали недоумение и стремление освободиться от груза этих повседневностей.

Что ж, Варвара Николаевна сожгла её дневник, и, может быть, это к лучшему — впредь Елизавета будет осторожнее даже в своих тайных высказывания в дневнике. Но она не переставала вести его — всё равно она должна была поверять кому-то свои мысли, обуревавшие её, раз не могла открыто говорить о них.

Она научилась скрывать свои чувства, научилась даже мельком не выражать своего отношения ко многим вещам, происходившим при дворе, стала ещё более замкнутой и скрытной...

Только, пожалуй, с Анной Фёдоровной, миниатюрной, живой и весёлой женой младшего великого князя Константина, была она более откровенной, и то до известных пределов, — ей хотелось уберечь эту юную принцессу от собственных ошибок, и хоть её опыт был ещё небольшим, но четыре года при дворе, под бдительным оком Екатерины, научили её многому...

Со всех сторон получала Елизавета знаки внимания и влюблённости, испытывала странный трепет, когда встречала горящий взгляд князя Адама Чарторыйского, но безошибочно ощущала ту грань, которую не должна была переступать, — она глубоко чувствовала высоту своего положения, принимала эти знаки любви лишь в своей душе, ничем не меняя своего отношения — царственно-приветливого, но отстранённого и величественного.

И в этом она очень напоминала свою свекровь — Марию Фёдоровну.

Правда, та на каждом шагу давала понять всем окружающим своё высокое положение, и в разговорах с ней никто не смог бы забыть, что она жена наследника престола, но она давала это понять грубовато, с немецкой ограниченностью и прямолинейностью.

Елизавета была воспитана иначе — тоньше и чувствительнее Марии Фёдоровны, озабоченной лишь выполнением своего долга — дать России как можно больше отпрысков царской семьи. Но и Елизавета никогда не смогла бы переступить ту грань, за которой начинались простые человеческие чувства и кончалась вся её власть и царственное положение. Свою роль в царской семье она тоже, как и Мария Фёдоровна, воспринимала как служение, безупречную службу.

Но Мария Фёдоровна продолжала поставлять царскому дому детей, а у Елизаветы всё ещё, уже через четыре года брака, их не было.

И она предавалась унынию.