— Многие большие люди хотят видеть вас на троне, — снова напрямик заявил Панин.
Александр поднял на Панина глаза.
— Богу угодно было, чтобы батюшка воссел на троне без всяких потрясений, — сказал он своим глуховатым баском. — А я лишь верный подданный государя и ни в какие авантюры мешаться не буду...
Панин откланялся без каких бы то ни было слов. Он уже понял, что у Александра нет той жилки, которая была у Екатерины, что он неспособен на размах, на большие дела. Но учитывал, что Александр может быть и неискренен с ним. Мало ли что говорят люди, а как до дела дойдёт, возможно, и Александр примет в нём участие. Недаром же доходили до Панина слухи о высказываниях Александра перед своими друзьями, о его поддержке свободолюбивых идей и мыслей...
С тем и ушёл Панин.
А в скором времени, по просьбе Александра, Панина услали за границу послом в одну из европейских стран. Очень уж боялся Александр, что и этот разговор с Паниным станет известен отцу.
И об этой странной встрече рассказал Александр жене. Елизавета долго молчала, обдумывала слова мужа, всю затею.
— Может быть, и преждевременно это предложение, — вскользь бросила она, — но наступит время, когда придётся совершить какие-то шаги. Только всё дело должен взять в свои руки кто-то другой, не ты. Ты должен быть чист и перед отцом, и перед троном...
Александр запомнил её слова и часто повторял их. Должен быть чист. Только чистыми руками примет он корону и должен знать всегда, что это не его вина, не его выдумка — сам Господь Бог пожелал этого...
Однако они часто разговаривали с Елизаветой о предстоящих временах, о том, что будет, если он взойдёт на трон, если Бог доверит ему носить царскую порфиру. Но тут же смеялись весело: как далеко ещё до этого времени, как туманно их будущее.
И словно намёками давало им понять провидение, как пусты и незначащи их судьбы перед лицом Бога.
Едва не задавили Елизавету лошадьми, по счастливой случайности удалось ей отделаться лишь синяками. В другой раз едва не погиб сам Александр. И об этих двух случаях Елизавета сообщила матери:
Замирая от сладостного ожидания, Елизавета прислушивалась к себе. Неужели наконец и она познает радость материнства, неужели теперь не придётся ей дико завидовать тем женщинам, роды которых она так долго наблюдала, неужели и она наконец-то, через пять бесплодных лет супружества, станет матерью?