Елизавета I

   — Не вздумайте заговорить с королевой таким же тоном, каким только что говорили со мной, — резко оборвал его Бэрли. — Если вы хотите получить эту должность, ни в коем случае не пререкайтесь с королевой, не возражайте ей и не высказывайте суждений, которые бы противоречили её собственным. Вы должны быть почтительны без раболепия, если она вас о чём-то спросит, отвечайте не медля и правдиво, вы должны всегда быть в состоянии точно сказать ей, где находится любой документ и чем вы только что занимались. Вы не должны выказывать каких-либо пристрастий, а главное — воздержитесь от религиозных споров, когда речь идёт о государственных делах. Королева — благочестивая протестантка, но нисколько не симпатизирует вашим крайним взглядам, и если вы их выскажете, это только вызовет у неё раздражение. Я научился сдерживать свой язык в её присутствии, и вам придётся последовать моему примеру. Никогда не забывайте, что она королева, и хотя с нею надо обращаться так же учтиво, как со всякой женщиной, женские слабости ей не присущи. Ни в коем случае, сэр Фрэнсис, не выказывайте презрения к её полу; вы вскоре убедитесь, что её величество — не обычная женщина.

Уолсингем кивнул; ответить он не успел: пришёл паж королевы, и он вслед за Бэрли вошёл в её кабинет.

Уолсингем не видел Елизавету уже почти два года, и за это время он привык общаться с Екатериной Медичи, чьи тусклые глаза никогда не смотрели ему в лицо, когда он с ней говорил. Поэтому он оказался не подготовлен к тому пронзительному взгляду, которым встретила его Елизавета.

Также не ожидал он, что после того, как Бэрли его представит, королева будет молчать целую минуту.

— Можете поцеловать мне руку, сэр Фрэнсис Уолсингем. А вы, милый мой Бэрли, можете нас оставить. Я предпочитаю, чтобы мужчины говорили сами за себя.

Сэр Фрэнсис поцеловал ей руку и отвесил чуть более низкий поклон, чем предполагал. Но он подавил желание отвести глаза от её лица; ему ещё не доводилось видеть такого странного контраста — эти чёрные как угли глаза на бледном накрашенном лице. Среди ярко-рыжих локонов, которые, как с раздражением подметил Уолсингем, были искусственными, сверкала огромная грушевидная жемчужина. Уолсингем не одобрял моды носить парики; ему не по нраву была женская суетность, сквозившая в драгоценностях и в сильном запахе духов и притираний.

   — Мне нужен секретарь взамен лорда Бэрли, — сказала Елизавета. — Он настоятельно рекомендовал вас. Настолько настоятельно, что мне с трудом верится, что на свете может существовать такое воплощение всевозможных добродетелей. Годитесь ли вы на эту должность, сэр Фрэнсис?

   — Полагаю, что да, но об этом судить вам, ваше величество.

   — Я не сомневаюсь, он разъяснил вам, что вам надлежит мне говорить и как вы должны вести себя со мной. Выбросьте всё это из головы. Мне не нужен секретарь, который был бы чьей-то марионеткой. Со временем я разберусь, кто вы такой, так что лучше начать сразу же. Можете сесть, сэр Фрэнсис, и давайте поговорим. И мне хотелось бы услышать ваш собственный голос, а не голос Бэрли.

Уолсингем сел лицом к ней на низенькую табуретку, хотя предпочёл бы остаться стоять. Он задал себе вопрос, известно ли это ей и не предложила ли она ему сесть, чтобы поставить в невыгодное положение; она пристально разглядывала его с высоты своего кресла.

   — Скажите, кого вы считаете главным врагом Англии?

Поскольку она просила его всегда честно высказывать своё мнение, Уолсингем, невзирая на предупреждение Бэрли, так и поступил:

   — Папистскую церковь, ваше величество.

   — Понятно. А какие ответвления этой церкви вы бы назвали наиболее опасными?

Хотя Уолсингем этого не знал, если бы он ответил: «Шотландскую королеву», должность секретаря ему бы не досталась.

   — Испанию.

На мгновение наступила тишина. Елизавета откинулась на спинку стула и внезапно улыбнулась.

   — Господин Уолсингем, — сказала она, — вы первый человек, который доказал мне, что в состоянии видеть дальше своего носа. Испания для нас главная угроза; все остальные — моя шотландская кузина, английские паписты, Франция, — по сравнению с этим настоящим врагом второстепенны, а мы ещё ни разу не вступили с ним в схватку. Теперь о ситуации в Нидерландах — как дела у повстанцев?

Уолсингем нахмурился:

   — Плохо, ваше величество. Герцог Альба отлично знает своё дело, под его началом самое дисциплинированное в мире войско и он не знает пощады и жалости. Наши братья протестанты гибнут за веру тысячами, но тем не менее продолжают борьбу. Их несчастная страна истекает кровью; они крайне нуждаются в нашей помощи.

   — Они её получат, — сказала Елизавета. — Я посылаю им все деньги, которые только могу выкроить из бюджета; видит Бог, этого недостаточно, и я постараюсь изыскать побольше, но это и всё. Решиться на что-то более серьёзное я не смею. Мы не готовы к войне.