Затем Елизавета отправляется во Франкфурт, где ее уже ожидают. Императрица предпочитает путешествовать поездом, неузнанная, она смешивается с толпой ожидающих, улыбается, слушая их замечания и разговоры. Она едет в Швейцарию — навстречу своей судьбе. Ничего не подозревая, Елизавета неуклонно продолжает свои путешествия с места на место, совершенно не заботясь о том, что в странах, посещаемых ею, существуют политические и, в частности, социалистические течения.
Рядом со множеством монархий Швейцария является убежищем для заговорщиков всех национальностей, анархистов, людей, пропагандирующих стремление к призрачному идеалу новой власти и разрушению существующего общественного строя. На земле свободной Швейцарии они могут достаточно спокойно и уверенно следовать своим целям. Рабочий класс, проживающий в Швейцарии, пропитан духом анархизма. Тот, кто случайно вступает в этот круг, быстро очаровывается красноречивым обманом о блестящей и сверкающей перспективе стать вселенским благодетелем или участником переворота, не заботясь о преследовании полицией.
В Лозанне строится новое здание почты. На работу принимается большое количество разных специалистов, среди которых особенно много итальянцев, по всему свету слывущих великолепными строителями. Однажды один из них легко ранит ногу. Его отправляют в госпиталь Лозанны, где один из служащих спрашивает его имя и происхождение. Пострадавший — мужчина среднего роста, двадцати шести лет, пышущий здоровьем, крепкого телосложения, с блестящими, серо-зелеными, глубоко посаженными кошачьими глазами. Его темные, курчавые волосы резко контрастируют со светлыми щетинистыми усами. Его имя Луиджи Люкени. В его одежде служащие госпиталя находят блокнот с песнями анархистского содержания. На листке блокнота — рисунок с надписью: «анархия». Имя мужчины полиция заносит в список подозрительных, но не находит никакой причины для строгой слежки за ним, не говоря уже о задержании. Рана заживает медленно, и в те часы, что Люкени проводит в госпитале, он рассказывает санитару, получившему письмо от матери, о своей жизни. «А я своей матери никогда не видел», — говорит Люкени. Она была учетчицей в городке Альбарето, в лигурийских Апеннинах. В восемнадцать лет она покинула родину, почувствовав, что носит под сердцем ребенка, и отправилась на запад, в Париж, чтобы в этом миллионном городе, не привлекая внимания, родить свое дитя. Она оставалась в госпитале еще несколько дней, а потом исчезла, навсегда распрощавшись с оставленным грудным младенцем. Ее некоторое время искали, но потом ее следы потерялись в Америке, куда бежала юная мать, никогда не заботившаяся о своем сыне.
Ребенка отдают в воспитательное учреждение Святого Антония в Париже, потом его переводят в Парму, а годом позже доверяют приемным родителям. Уже в девятилетием возрасте сообразительный и прилежный мальчик работает на железной дороге Парма-Специя, по роду служебных обязанностей ездит по Италии, удовлетворяя свою тягу к путешествиям. Он практически предоставлен самому себе, а его характер нельзя назвать простым. В 1891 и 1892 годах его страсть к путешествиям находит конкретный выход — молодой человек, не имеющий никаких родственников, бродит из одной страны в другую, работает в кантоне Тессин и в Женеве, затем направляется в Австрию и, наконец, из Фиума пешком приходит без гроша в кармане в Триест. Здешняя полиция особенно бдительно наблюдает за рабочим, бредящим политическими интригами. Через короткое время безработного и не имеющего средств к существованию молодого человека доставляют к итальянской границе и зачисляют, несмотря на то, что Люкени год назад уже проходил военную службу, рядовым солдатом в тринадцатый конный полк в Монферратто. Со своим эскадроном он в 1896 году отправляется в Абиссинию, причем во время похода поведение Люкени безупречно. По мнению командира принца Рамиро де Фера д’Арагона и других офицеров — он лучший солдат эскадрона[550]. Ему присваивают звание ефрейтора, но вскоре разжалуют, после того как он добивается домашнего ареста для осужденного вахмистра Цивилькляйдера. Все оценивают его поступок как товарищескую помощь, хотя это и является нарушением дисциплины.