Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор

Сложившаяся ситуация привела их отца в ужас. Он никак не мог смириться со своей участью и рассматривал решение брата как предательство. «Не могу поверить, что это происходит со мной», – стонал он, когда слуга обратился к нему «Ваше Величество». Он жаловался своему кузену Дикки – лорду Луису Маунтбеттену: «Я никогда не хотел этого. Я в глаза не видел государственных документов. Я всего лишь морской офицер, и это единственное, что я знаю»⁶⁶. Некоторое время рассматривался вопрос о передаче престола его младшему брату, принцу Джорджу, так как сильное заикание и другие недуги герцога были общеизвестны. Но идею вскоре отвергли. В конце концов, это же был не конкурс красоты. Герцог Йоркский стоял первым в линии претендентов на престол после старшего брата, а его старшая дочь становилась его наиболее вероятной наследницей.

Воскресные газеты, как флюгер, отражали общественное мнение. Они публиковали важнейшие новости и сопровождали их портретами «нашей принцессы Елизаветы». Маргарет же отводилось место только на групповых фотографиях. Частные семейные взаимоотношения, ранее ограниченные стенами дома, теперь выносились на всеобщее обозрение и обсуждение. Что касается дяди Дэвида, благодушного товарища по играм, научившего их нацистскому приветствию на лужайке перед замком Балморал, то он навсегда исчез из их жизни. Его имя произносилось приглушенным шепотом, за ним следовало многозначительное молчание. Что же касается Уоллис, ее называли не иначе как «та женщина», но эта уничижительная характеристика никогда не достигала ушей девочек.

Сестры присели в реверансе перед отцом, только что ставшим королем, но отец вскоре это пресек, велев им вести себя с ним так, как в его бытность герцогом. Во время подготовки к церемонии коронации он вновь проявил живейший интерес к нарядам дочерей и хотел, чтобы они выглядели идеально. Будущий король контролировал весь процесс подготовки нарядов. По его приказу для них заказали легкие позолоченные короны. Сестрам предстояло впервые выйти в длинных платьях – сшитых из белого кружева и отделанных серебряными бантами, в серебряных туфельках в тон и белых носочках. На плечах у них красовались мантии из пурпурного бархата, отороченные горностаем. Изысканные наряды довершали нитки жемчуга на шее и белые перчатки-митенки до локтя⁶⁷.

Во время примерки Маргарет закатила истерику, увидев, что шлейф Елизаветы на целый фут[3] длиннее, чем у нее. На этот раз мать немедленно приказала ей замолчать, холодно объяснив, что Елизавета имеет эту привилегию по старшинству рождения. Маргарет смирилась – редкий случай, – но неприятный осадок остался. Ее выходка заставила понервничать Елизавету и дворцовый персонал. Никто не знал, как поведет себя Маргарет во время томительной трехчасовой церемонии. Елизавета поделилась с Кроуфи своими опасениями, что Маргарет «слишком мала» и может «опозорить нас, если вдруг заснет на середине [церемонии]»⁶⁸. Ее тревожило, что любое отклонение от надлежащего поведения привлечет внимание и вызовет нежелательные комментарии.

Утро коронации выдалось серым и туманным, и сестры в нетерпеливом предвкушении наблюдали, как толпы людей, собиравшихся перед дворцом и вдоль Мэлла, «взвизгивали, смеялись и выглядывали из окон»⁶⁹. Вскоре их посадили в парадную Ирландскую государственную карету, отделанную черным и синим, и все направились к Вестминстерскому аббатству. Им запрещалось хихикать и смотреть друг на друга, а одной из каждой пары маленьких ручек полагалось быть поднятой в приветствии. Сиденье для Маргарет пришлось приподнять, чтобы ее могли видеть, хотя, конечно, всем хотелось увидеть Елизавету.

В аббатстве принцесс посадили рядом с бабушкой, один властный вид которой напоминал им о необходимости вести себя безукоризненно. Пышная церемония привела Елизавету в восхищение, но еще больше ее впечатлило то, что «Маргарет вела себя великолепно… только пару раз я слегка толкнула ее, когда она слишком громко играла с молитвенником»⁷⁰. Маргарет осторожно и грациозно придерживала свою мантию и только изредка привлекала к себе внимание тем, что преувеличенно громко переворачивала страницы молитвенника ⁷¹. Ее мать не обращала на это никакого внимания. Мысли новой королевы находились совсем в другой плоскости – она была захвачена торжественностью момента. Во время священной церемонии ее муж казался если не божеством, то храмовым жрецом. Позднее, на пышном приеме в Букингемском дворце, новая королева-консорт, возможно под впечатлением от церемонии, сказала: «Нам [королевской семье] полагается быть выше всего земного»⁷².