Иммиграция протестантов поощрялась, особенно если приезжие соглашались селиться в регионах с неблагоприятными природными условиями или не вполне покорным короне населением. Так, некоторые французы перебрались в Россию после отмены Нантского эдикта в 1685 году. Многие из них хотели обосноваться в Бранденбурге, известном своим экуменизмом, но курфюрст, испуганный этим нашествием кальвинистов, посоветовал им обратиться к регентше Софье. Они быстро интегрировались в русское общество и вскоре заняли важные административные посты. В начале 1750-х годов Лафон, потомок одного из этих французов, надоумил Бестужева пригласить гугенотов, живущих в окрестностях Нима и Каркассона, приехать и поработать в русской горной промышленности, ибо они владеют лучшими способами добычи и экстракции серебра. Канцлер предпочел разместить этих иммигрантов по берегам Волги в ее нижнем течении, где бесчинствовали разбойничьи шайки. Получив на сей счет благоприятное донесение, Елизавета распорядилась создать комиссию для определения земель, где смогут обосноваться их фермы. Лафону было поручено набрать желающих: чтобы побудить этих южан к подобному переселению на восток, им гарантировали свободу вероисповедания и на некоторое, правда, ограниченное, время избавление от налогов{620}
. Однако Семилетняя война положила конец заманчивым прожектам: переправить значительное число мужчин и женщин через всю Европу, терзаемую сражениями, было немыслимо.Новая волна переселенцев-гугенотов готовилась хлынуть из Пруссии в 1758 году; их поместья и дома были разграблены австрийскими войсками, они хотели податься в Россию на поиски счастья. Инициатором этой затеи стал некто Ларнвьер, которому было поручено закупить лошадей для имперской армии. Его доводы не одному переселенцу вскружили голову: свобода вероисповедания, плодородные земли, покровительство ремесленникам со стороны гильдий, наконец, заманчивая, хоть и временная отмена налогообложения. Им сулили поддержку и содействие, как только закончится война{621}
. Репутация России оставалась незапятнанной, эта страна представлялась неким Эльдорадо, где можно и разбогатеть, и избавиться от каких-либо религиозных притеснений. Реальность была куда менее чарующей, особенно в том, что касалось вопросов веры. Из-за воины этим гугенотам пришлось ждать десять лет, прежде чем двинуться осваивать волжские берега. Тем не менее правительство Елизаветы снова, уже не впервые, пробило брешь, через которую в страну проникли новые силы и веяния, что принесет свои плоды, но позже, в годы правления Екатерины II.Острая неприязнь Елизаветы к евреям (с которыми она никогда непосредственно не сталкивалась) остается не вполне объяснимой — возможно, так проявилось свойственное ей примитивное понимание Священного Писания. Утверждая, что не желает принимать ничего от врагов Христа, она выпускала законы, запрещающие им въезд и пребывание в пределах России{622}
. Тысячам иудеев пришлось спешно покинуть русскую империю, к большому огорчению некоторых сенаторов, которые опасались, что это приведет к немалому хозяйственному ущербу. Личный врач императрицы Антонио Нуньес Риберо Санчес был одним из таких изгнанников; поскольку она не сочла нужным снабдить его рекомендательным письмом, ему стоило большого труда найти себе достаточно престижное место{623}. Однако присутствие евреев на российской территории допускалось при условии, что они примут христианство. Некоторые подобные семейства — Шафировы, Веселовские, Евреиновы — даже преуспели, их членам удалось подняться на вершину административной иерархии. Особенно яркий пример являет карьера Симона Тодорского. Этот украинец иудейского происхождения прошел в Галле курс богословия и востоковедения, затем в 1740 году вернулся в Россию. При Елизавете он стал псковским епископом, членом Святейшего Синода и духовным наставником их императорских высочеств Петра и Екатерины. В Германии он подготовил и издал Евангелие на русском языке, которое вкупе с другим изданием, некогда порученным Петром Великим тверскому епископу Лопатинскому, стало основой так называемой «Елизаветинской Библии»{624}.