Елизавета Тюдор

Протестанты, научившиеся за годы гонений читать между строк, усмотрели добрый знак в том, что большинство видных католиков в конечном счете тихо отстранены от власти, но не находили ответа на вопрос: зачем королева продолжает придерживаться католических обрядов? Почему в королевской часовне все еще держат иконы и прочий «папистский хлам», а в дворцовой церкви служат мессу? Со своей стороны, не успели католики порадоваться тому, что Елизавета решила короноваться по обычаям «истинной церкви» с латинской мессой, как она преподнесла им неприятный сюрприз, удалившись с церемонии причастия, и дала явно понять, что недовольна епископами, первыми допустив до присяги светских лиц. Но если королева — протестантка, то почему, когда один из ее капелланов предложил избавиться от «папистского пережитка», отказавшись от игры на органе во время службы, она холодно посоветовала ему оставить орган в покое и не мешать ей наслаждаться музыкой? Католики сколько угодно могли посыпать головы пеплом, когда их королева гостила под крышей у нового протестантского епископа, который был женат, что допускалось протестантской церковью, но считалось смертным грехом в католической. Но и протестантам было мало радости услышать, что, отведав угощения хлебосольной хозяйки, королева обошлась с ней весьма неласково, сказав: «Не знаю, милочка, как к Вам обратиться: Вы и не сожительница, но и женой Вас не назовешь, в любом случае — спасибо». И как она могла беседовать с архиепископом Йоркским Хисом, после того как он решительно отказался короновать ее? Она же между тем сохранила старику голову для бесед tete- a-tete, в которых оба они — умеренный католик и умеренная протестантка — находили удовольствие. Что же, в конце концов, было у нее на уме? И если верно, что «чего хочет женщина — того хочет Бог», то знал ли по крайней мере он, чего они оба хотят?

Решающий ответ должен был дать первый парламент Елизаветы. Его сессия открылась 25 января 1559 года. Задавая тон, лорд — хранитель печати Николас Бэкон передал депутатам наказ королевы: при обсуждении столь важного дела, как религия, пусть «все обидные, оскорбительные и насмешливые слова, такие как “еретик”, “схизматик”, “папист”, не срываются с уст, ибо они порождают, продлевают и усиливают недовольство, ненависть и злобу и крайне враждебны единству и согласию, которые должны сейчас быть вашей целью». С одной стороны, королева предписывала им не делать ничего такого, «что со временем могло бы благоприятствовать любому идолопоклонству и суеверию», но с другой — предостерегала от слишком «вольного и свободного обращения в отношении Господа и веры».

И протестанты и католики могли усмотреть в этих словах поддержку и поощрение. Играя на противоречиях двух палат парламента (палата лордов была более консервативна, так как там заседали все епископы-католики, а палата общин настроена решительно пропротестантски), Елизавета главным образом намеревалась провести новый «Акт о супрематии», снова объявить о независимости англиканской церкви от Рима и, возможно, остановиться на этом. Она даже не очень стремилась именовать себя «верховной главой церкви», как это явствует из первоначального правительственного билля, предложенного на обсуждение парламента. Ни о каких доктринальных вопросах в нем не было и речи; предполагалось, что со временем они будут решены и появится новая «Книга общих молитв», обязательная для всех верующих. Ни слова не было сказано о роспуске монастырей, восстановленных Марией. Одним словом, Елизавета хотела воссоздать церковь в том виде, в каком ее оставил Генрих VIII, тоже не слишком интересовавшийся теоретическими вопросами, и сделать ее очень умеренной, даже консервативной. Лютеранский образец ее вполне устраивал, о чем Елизавета откровенно говорила испанскому послу Ферии: «Она желает, чтобы аугсбургское вероисповедание было введено в ее королевстве… Это будет не совсем аугсбургское вероисповедание, но что-то вроде того». Она также поведала Ферии, что в своем восприятии таинств «она очень мало отличается от них (то есть католиков. — О. Д.), поскольку верит, что Господь присутствует в таинстве причащения, и она расходится с ними только в двух-трех вопросах в понимании мессы».