Елизавета. Золотой век Англии

На это Елизавета ответила речью, которая позднее будет названа ее биографами «Золотой речью». Текст ее выступления в изложении различных авторов значительно отличается. В отличие от речи в Тилбери, которая в разных источниках передается более-менее одинаково, «Золотая речь» дошла до нас по меньшей мере в семи кардинально различающихся редакциях, три из которых датируются XVII веком. Один из вариантов был напечатан в 1628 году в разгар конфликта между парламентом и Карлом I, связанного с «петицией о праве», и использовался парламентариями для обоснования того, что правитель должен считаться с требованиями парламента. Другой, предположительно, был обнаружен в 1642 году в кабинете Уильяма Делла, служившего в то время секретарем у архиепископа Лода[1409]. Наконец, третья версия этой речи — версия, представленная в Кэмденовых «Анналах». Однако она, хоть автор и представляет ее как подлинную стенографическую запись выступления королевы, от начала и до конца является его собственной выдумкой[1410].

Наилучшее представление о том, что произнесла королева на самом деле, нам может дать написанный ее рукой черновик[1411]. Елизавете он настолько понравился, что после выступления перед парламентариями она даже решила отправить его своему официальному типографу Роберту Баркеру, который вскоре напечатал его в виде листовок, украшенных королевским гербом[1412]. В пояснении к листовкам утверждалось, что речь была «записана неким Э. Б. настолько дословно, насколько сие представлялось возможным»[1413]. Однако это вряд ли что-то доказывает — в те времена печатники прибегали к подобным приемам весьма часто, а потому «некий Э. Б.», вполне вероятно, никогда не существовал. Единственным членом палаты общин с такими инициалами был Энтони Блэгрейв, малоизвестный землевладелец, выступавший представителем от Рединга[1414].

Это может показаться удивительным, и все же при чтении официально опубликованной версии «Золотой речи» первым в голову приходит совсем другой эпитет — «свинцовая». В отличие от речи в Тилбери, в которой Елизавета чуть ли не с самого начала перешла от королевского «Мы» к разговорному местоимению первого лица единственного числа, во время выступления перед парламентом она не позволяла себе этого почти до самого его окончания. Использованные ею выражения кажутся тяжеловесными, витиеватыми и старомодными. Свое выступление королева начала с того, что «для Нас в целом свете не существует заботы более стоящей, чем забота о чувствах Наших подданных и оберегание оных». «Мы уповаем на то, — продолжала Елизавета, — что в своих измышлениях в отношении Нашей персоны Наши подданные не допускают предположения, будто бы их благополучие никоим образом Нас не заботит, и помыслить не могут о том, что Мы совершаем что-либо во вред им, ведь именно их благо и ничто иное Мы в этом мире ценим превыше всего. И в то же время Мы не можем допустить, чтобы подданные Наши позабыли о том, что присуждение наград различного рода любому, кто деяниями своими показал себя достойным Нашего особого расположения, в полном соответствии с законом находится целиком и полностью в Наших королевских полномочиях». В дальнейшем ситуация исправляется, но лишь незначительно: Елизавета предупреждает своих слушателей, что им «не следует забивать свои головы напрасными фантазиями о том, что льстивый глянец сияющей славы королевского титула мог заставить Нас чрезмерно возвыситься над Нашими подданными и внушить Нам, будто любое деяние Наше законно и справедливо, невзирая на возможные последствия его. Как не следует и приписывать подобные фантазии Нам»[1415].

Наибольшую известность, однако, приобрела другая версия речи королевы. Этот текст принадлежит перу юного родича Фрэнсиса Бэкона по имени Хейуорд Тауншенд, представителя от Бишопс-Касл в графстве Шропшир. В пользу подлинности этого варианта говорит то, что Тауншенд владел приемами стенографирования и потому мог быстро делать заметки[1416], а также то, что он принимал самое живое участие в парламентских дебатах о монополиях[1417]. Кроме того, мы почти со стопроцентной уверенностью можем утверждать, что в тот день, когда королева произносила эту речь, Тауншенд присутствовал в Уайтхолле вместе с другими членами палаты общин. В его версии Елизавета с самого начала обращалась к своей аудитории, используя местоимение первого лица единственного числа, и, будто бы не осознавая, что абсолютное большинство англичан до сих пор борется с разрушительными последствиями неурожаев, бедности, эпидемий и повышения цен, сильнее, чем когда-либо, подчеркивала, что все ее подданные выказывают в отношении ее любовь и безусловную поддержку: