Эллинистический мир

Новому источнику вдохновения соответствовали и новые способы выражения. Александрийцы не избегали поэмы в качестве поэтической формы, о чем свидетельствуют «Александра», «Аргонавтика», «Феномены», но ой они все же предпочитали малую форму, в которой поиск выразительности мог быть доведен до предела,– идиллию (называемую еще эклогой) и эпиграмму. Они исповедовали настоящий культ формы, выбирая редкие, архаические или специальные термины, ставили рядом звучные имена. В то же самое время поэзия освобождалась от музыкального сопровождения, что было настоящей революцией. Поэты особое внимание начали обращать на метрику, так как отныне только метрика давала музыку стихам.

Именно в Александрии в III в. до н. э. появились наиболее известные ныне имена. В некоторых поэмах Феокрита мы находим явное упоминание о кружке поэтов, собравшихся на Косе вокруг Филета, который, кстати <101> говоря, был призван ко двору Птолемеев в качестве воспитателя детей царя. Кружки играли большую роль в литературной жизни того периода. На двух скифосах из клада Бертувиля-Берне Ш. Пикар видит изображение литературного кружка с Аратом, Ликофраном, Менедемом (наставником Гонатов), Феокритом и их музами.

Феокрит возносит пасторальную поэзию на вершину. Уроженец Сиракуз, он нигде, даже в Александрии, не забывал прелести сицилийского пейзажа, а также эротические или музыкальные игры пастухов. Его изысканная, несколько женственная сентиментальность, воспевание кратких радостей и долгих горестей любви творили чудеса. Он посочувствовал влюбленному Гераклу самым отчаянным за всю античность возгласом: «Несчастны влюбленные!» (13, 66). Он воскресил в памяти приворотные зелья и причитания обманутой и покинутой девушки («Колдуньи»). Но его «Сиракузянки» – это мим, грубый и одновременно тонко напоминающий авлические литургии. Его буколической поэзии будут подражать Мосх, Бион, многочисленные неизвестные поэты, произведения которых весьма посредственны, за редким исключением, таким, как, например, великолепный «Oarystis», который остается самой чувственной любовной беседой в античной поэзии. Неоспоримый создатель быстро устаревшего жанра, этот эмоционально утонченный поэт не заслуживает опалы, наложенной на него менее изысканными Соперниками, к которым можно с оговорками причислить самого великого Вергилия.

Каллимах, ученый, автор «Причин», «Элегий» и «Гимнов», был библиотекарем в Александрии при Птолемее Филадельфе и Птолемее Эвергете. Воодушевляемый обостренным сознанием великого достоинства поэзии, он ненавидит критиков, «бичей поэтов, погружающих во мрак разум детей, клопов, пожирающих прекрасные стихи». Жаль, что он так любил раритеты, намеки, упивался тяжелым слогом.

Его непримиримый враг [9]* Аполлоний Родосский своей «Аргонавтикой» как бы провел параллель «Одиссее»: <102> плагиат был бы непереносим, если бы не было великолепного изображения страсти Медеи. Арат, любимец Антигона Гоната, пошел еще дальше: в «Феноменах» он стихами изложил астрономическую систему Евдокса Книдского и показал, что самая высокая философия может быть совместима с поэзией. Ликофрон, прозванный Темным, библиотекарь Птолемея Филадельфа, в длинной монодии Александра передал пророческий плач несчастной Кассандры, предсказавшей даже будущее величие Рима. Он владел искусством смелого определения (например, Клитемнестру назвал «почтительной распутницей»), но слишком часто терялся в непонятных тонкостях геометрической поэзии {59}. Геронд проявил себя в миме – вольном, плутовском жанре, которым не пренебрегали даже наиболее выдающиеся поэты эпохи. В своей одноактной пьесе «Школьный учитель» он выводит на сцену типичных персонажей: глупую и жадную женщину среднего класса, мечтавшую дать образование сыну; ленивого, хитрого, озорничающего мальчишку; учителя, который использует самые разные телесные наказания. Его Сводник, пытаясь через суд вернуть похищенную воспитанницу, говорит елейным, полным двусмысленности языком, свойственным людям профессии сводника.

Многочисленные эпиграммы «Антологии» (искусственного сборника позднего периода, который содержит также немало произведений римского и византийского времени) свидетельствуют в минорном тоне об изысканных и манерных вкусах, свойственных эпохе эллинизма.

Эта поэзия не заслуживает того пренебрежения, с которым к ней часто относятся. Она гораздо большее, нежели «упражнения ученой собачки», к чему ее нередко пытаются свести. Современным языком, удивляющим при первом знакомстве с ней, она выражает новые чувства и эмоции. Она воодушевляется поиском формального совершенства, которое и превратит ее в естественный образец для тех, кто на протяжении веков будет стремиться к искусству ради искусства.

Знание филологии

Несмотря на презрение Каллимахом труда грамматиков эллинистической эпохи, труд их был весьма полезным. Они создавали новую отрасль знания – критику текстов, которая по мере формирования больших библиотек становилась все более и более необходимой. <103>