Элмер Гентри

— Я не говорю, что будет лучше. Ты много сделала, родная. Я не собираюсь наводить критику. Но все же, по-моему, нам это следует обдумать.

Она затихла в той же позе — серебристое коленопреклоненное изваяние. Потом вдруг уронила голову ему на колени и воскликнула:

— Не могу! Я не могу отказаться! Неужели это необходимо?

Вспомнив, что вблизи прохаживаются гуляющие, он цыкнул:

— Ох, ради всего святого, Шэра, не голоси и не ломайся! Вдруг кто-нибудь услышит!

Она вскочила.

— О-о, какой дурак! Какой безмозглый чурбан!

И убежала по песку — через зыбкие полосы света — в темноту. Он в сердцах потерся спиной о песчаную дюну, бормоча:

— Пропади они, эти бабы! Все одинаковы, даже Шэра. Вечно закатывают истерики по пустякам. Но и я-то хорош, не сдержался — и как раз когда она заговорила о том, чтоб передать мне дело! Ну ничего, я еще к ней подъеду, только лаской!

Он снял ботинки, вытряхнул песок и стал, не торопясь, с удовольствием почесывать себе пятку одной ноги — ему пришла в голову мыслишка…

Если Шэрон намерена откалывать такие номера, надо ее проучить.

Спевка окончена. Почему бы не вернуться домой и не взглянуть, что сейчас поделывает Лили Андерсон?..

Вот это славная девочка! И как она им восхищается! Такая ни за что не позволила бы себе орать на него!

III

На цыпочках подошел он к двери девственной Лили и легонько постучал.

— Кто там?

Он не решился ответить. В этом огромном старом доме, который они сняли в Клонтаре, дверь в комнату Шэрон почти напротив. Он постучал еще раз и, когда Лили, в халатике, подошла к двери, зашептал:

— Шш! Все спят. Можно зайти на минутку? По важному делу!

Удивленная Лили, явно не без волнения, впустила его в комнату, убранную вышитыми салфеточками.

— Лили, я беспокоюсь. Не начать ли Эделберту завтра с гимна: «Господь — наша твердыня» — или еще чего-нибудь похлестче в исполнении хора? Чтобы овладеть вниманием аудитории? А уж потом самому затянуть что-нибудь волнующее?

— Право, мистер Гентри, думаю, что сейчас уже поздно менять программу.

— Да? Ну, ладно, неважно. Сядьте-ка, расскажите, как прошла вечерняя спевка. Хотя, что это я! Конечно, великолепно, раз барабанили по клавишам вы!

— Ну вот еще! Вы просто смеетесь надо мной, мистер Гентри!

Она легко присела на краешек кровати, а он уселся рядом и храбро произнес с довольным смешком:

— И я никогда не смогу добиться хотя бы того, чтобы вы назвали меня Элмером?

— О, я не смею, мистер Гентри! Мисс Фолконер меня бы так отчитала!

— Вы только скажите мне, Лили, если кто-нибудь хоть раз посмеет вас отчитать! Да как же так!.. Не знаю, достаточно ли это ценит Шэрон, но ведь вы так преподносите музыку, что ваша игра для наших собраний не менее важна, чем ее проповеди и все прочее…

— Нет, мистер Гентри! Вы мне льстите — вот и все! Да, кстати! И я вам могу отплатить той же монетой.

— Постойте-ка, дайте еще припомнить. Ага! Вот вам! Тот епископальный священник — ну, знаете, такой высокий, красивый, — так вот он говорил, что вам надо в концертах выступать: так вы талантливы!

— Ох, что вы, мистер Гентри! Вам подшутить надо мной захотелось, наверное!

— Честное слово! Ну, а что же вы припасли мне? Хотя больше хотелось бы услышать что-нибудь приятное от вас лично!

— Что ж вы теперь напрашиваетесь на комплименты?

— Еще бы! Из такого ротика!

— Ой, что вы только говорите! Ужас просто! — Смех — взрыв серебристого хохота, целый каскад… — А про вас говорила та солистка из оперы, которая будет петь на открытии. Говорит, вы такой сильный, что ей прямо страшно!..

— Да ну? Правда? А вам?.. А? Вам тоже страшно? Признавайтесь-ка!

Рука ее каким-то образом очутилась в его ладони, он сжал ее, а Лили, отвернувшись, заливаясь румянцем, наконец прошептала:

— Да… и мне…

Он едва сдержался, чтобы не обнять ее, — но не следовало слишком подгонять ход событий. И он заговорил обычным деловым тоном:

— М-да, так вернемся к Шэрон и нашей работе. Скромность, конечно, украшает человека, но вы все же должны понять, как бесконечно ваша игра способствует созданию возвышенной атмосферы на наших собраниях.

— Я очень рада, что вы так думаете… но серьезно — разве можно сравнивать меня с мисс Фолконер, когда речь идет о деле спасения душ… Да она же самый потрясающий человек на свете!

— Это верно. Так и есть.

— Только жаль, что она не думает, как вы. По совести говоря, она едва ли высокого мнения о моей игре.

— И совершенно напрасно! Я не хочу сказать о ней ничего дурного — надеюсь, вы понимаете. Она, безусловно, одна из величайших проповедниц нашего времени. И все же, между нами говоря, у нее есть один недостаток: она никого из нас не умеет ценить по-настоящему! Думает, что все держится на ней одной! Я уже сказал, что от души восхищаюсь ею, но, клянусь, просто больно иногда становится, что она совсем не ценит вашу игру, — то есть, я хочу сказать, не так, как следовало бы ценить. Вам ясно, что я хочу сказать?

— О, это так мило с вашей стороны, но я, право, не заслужила…

— Но я-то ведь всегда ценил вашу игру, правда, Лили?

— Да, конечно, и это так мне помогало…