Элмер Гентри

Год в Радд-Сентере, три года в Валкане, два года в Спарте. В Радд-Сентере четыре тысячи сто жителей, в Валкане — сорок семь тысяч, в Спарте — сто двадцать тысяч. Да, как видно, преподобный Элмер Гентри не терял времени, поднимаясь по ступенькам карьеры и успеха.

В Радд-Сентере он сдал выпускные экзамены за курс Мизпахской семинарии и получил степень бакалавра богословия; там же, в Радд-Сентере, он освоил искусство завязывать контакты с предприимчивыми и деловыми людьми — окулистами, издателями и фабрикантами эмалированных ванн — и использовать их практические таланты в своих крестовых походах за духовное совершенство человечества.

Он начал вступать в различные общества и организации: стал членом масонской ложи, членом братства Чудаков[165] и общества Маккавеев. В день поминовения он обратился с речью к общему собранию ветеранов Гражданской войны, и он же произнес приветственное слово на встрече местного депутата в конгресс, возвратившегося в родные пенаты признанным чемпионом палаты представителей по игре в покер.

Помимо трудов на пути к совершенству, пребывание в Валкане было также отмечено, во-первых, появлением на свет двух отпрысков — Ната, в 1916 году, и Бернис, прозванной Банни, — в 1917-м и, во-вторых, тем, что Элмер отказался от попыток просветить жену в области любовной науки соответственно собственным взглядам.

Произошло это через месяц после рождения Банни,

В тот вечер Элмер произнес речь на обеде в спортивном клубе Удочка и Ружье. Он отметил, что создатель, безусловно, благоволит к охотникам и рыболовам, ибо, сказал он:

— Мне хотелось бы, друзья, обратить ваше внимание на следующий факт: подыскивая себе первых учеников, наш учитель выбрал не каких-нибудь сутулых и косолапых слюнтяев, а двух первоклассных рыбаков!

В ответ раздался дружный хохот собравшихся, и Элмер вернулся домой, опьяненный успехом.

Со времени рождения Банни он спал в комнате для гостей, но сейчас, в веселом настроении, на цыпочках вошел в одиннадцать часов в комнату Клео с тем деланно-невинным видом, который мгновенно и с ужасом замечают холодные жены.

— Ну, душа моя, все прошло великолепно! Речь понравилась всем, и очень. Ну, а ты как, моя заброшенная девочка? Безобразие — спишь здесь совсем одна! Бедная детка! — Он погладил ее по плечу. — Видно, придется мне сегодня ночевать здесь!

Прислонившись спиною к подушкам, тяжело дыша, Клео попыталась ответить решительным тоном:

— Нет, пожалуйста! Еще рано…

— Что такое?

— Прошу тебя! Я сегодня устала. Поцелуй меня на ночь — и все. Ладно? И дай мне уснуть!

— Иными словами, вашему величеству мои нежности не требуются, так? — Он прошелся по комнате. — Ну-с, милая моя, настало время поговорить начистоту! Я думал, ты сама догадаешься, я намекал, терпел молчал, но сколько можно! Нет, черт возьми, тебе слишком многое сходит с рук! Еще и прикидываться начала… «Поцелуй меня на ночь — и все!» Еще бы! Я должен стать монахом! Покладистым муженьком, предметом в хозяйстве, из тех, что и пикнуть не смеют, если супруга не одобряет их манеру обниматься. Ну нет, милочка, ошиблась. Не на такого напала. Ты что, вообразила, что раз я священник, значит, уж не мужчина?.. Ты даже не даешь себе ни малейшего труда хоть капельку поучиться не быть рыбой! Ты так ведешь себя, словно терпеть меня рядом — тяжкий труд! Можешь поверить, на свете есть женщины гораздо лучше и красивее тебя — да, да, и гораздо более набожные! И им почему-то кажется, что я совсем не противен. Я твоих штук не потерплю… И хоть бы раз, хоть бы разочек постаралась — так нет же!..

— Ах, Элмер, я старалась! Честное слово, старалась! Если б ты только был со мной ласковее и терпеливее с самого начала, я, возможно, и научилась бы…

— Чушь! Идиотская болтовня! Просто ты всегда боялась смотреть в лицо суровой правде жизни — вот в чем твоя беда. Ну, а мне это надоело, понятно? Можешь катиться ко всем чертям! И будь покойна — больше я к тебе не приду!

Он хлопнул дверью и ночью с удовольствием прислушивался к ее рыданиям. И почти целый месяц держал свое слово и не трогал ее. Мало-помалу он и вовсе перестал подходить к ней — теперь они всегда спали в разных комнатах.

И все это время он был почти так же озадачен и несчастлив, как и его жена; и всякий раз, встречая прихожанку, которая не прочь была его утешить, или, уезжая в Спарту по неотложным, хоть и необъяснимым делам, он испытывал не торжествующую и самодовольную гордость, но чувство вины, гнетущее ощущение своей греховности, которое он изливал, все более яростно кляня именно этот грех с высоты кафедры.