Элмер Гентри

С наслаждением обдумывая свой план на собрании священников, по пути домой, вечером у камина, он понял, что каждый из этих китов узко специализировался на чем-то одном, пренебрегая хорошими, сулящими популярность особенностями других двух, он же, Элмер, сольет их воедино, он будет почти так же благородно возвышен, как Честер Браун; станет почти таким же горячим общественником и культуртрегером, как Отто Хикенлупер; почти таким же солидным, надежным и нравственным, как Малон Поттс. А кроме того, все трое да и вообще все священники города, кроме одного пресвитерианина, пренебрегают такой… о, да, пусть кое-кто называет ее сенсационной, это просто от зависти, куда правильнее сказать: мощной, или, быть может, смелой, или волнующей — итак, все они пренебрегают такой мощной, смелой, волнующей, бросающей вызов самому дьяволу темой, как обличение порока. Виски. Женские ножки. Бридж. Дело верное!

Конечно, надо будет соблюдать меру, и все же город вскоре узнает, что на проповедях преподобного Элмера Гентри непременно услышишь что-нибудь пикантное и вместе с тем поучительное.

— Ничего, я еще всю компанию уложу на обе лопатки! — Элмер сладко потянулся, раскинув большие руки, радостно ощущая их силу. — Построю новую церковь. Переманю от них весь народ. Стану самым крупным проповедником в Зените — единственным! А потом — Чикаго? Нью-Йорк? Епископство? Да все, что ни захочу! Урра!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Наводя справки о своих союзниках и соперниках-клерикалах (что было, в сущности, одно и то же), Элмер узнал, что в Зените находятся два его однокурсника по Мизпахской семинарии.

Уоллес Амстед, бывший студент и преподаватель гимнастики, был теперь генеральный секретарь зенитского отделения ХАМЛа.

— Олух. Не заслуживает внимания, — решил Элмер. — Парень крепкий, но не хватает тонкости, культуры. А впрочем, нет. Так не годится. Можно создать себе неплохую рекламу: выступить в Ассоциации, привлечь ребят в церковь…

И он нанес визит мистеру Амстеду, и это была сердечная и трогательная встреча: два однокурсника, два сильных человека, мужественные собратья — воины армии христовой.

Но о том, что в городе находится другой его однокурсник — Фрэнк Шаллард, — Элмер узнал без всякого удовольствия. Он с досадой припомнил: «Ах, да, тот самый, что задирал передо мною нос и терся вокруг и пробовал шпионить за мной в Шенейме, когда я помогал ему хоть чему-то научиться в нашем ремесле».

Ему было отрадно узнать, что у благонадежных и здравомыслящих представителей зенитского духовенства Фрэнк не в чести. Из баптистской церкви он ушел; говорили, что во время мировой войны он вел себя некрасиво: вступил в армию простым солдатом, а потом стал пастором конгрегационалистской церкви в Зените — только не той богобоязненной и богатой конгрегационалистской церкви, к которой принадлежал, скажем, доктор Дж. Проспер Эдвардс, а той, что снискала себе дурную славу своею неустойчивостью в вере, малодушием и путаным учением и, по правде говоря, была ничем не лучше любой церкви унитарианского толка.

Элмер вспомнил, что до сих пор должен Фрэнку сто долларов, которые занял у него на поездку в Зенит на последние занятия курсов «Путь к богатству». Вспомнил — и пришел в бешенство. Не может же он вернуть долг сейчас, когда только что купил себе автомобиль, а уплатил пока всего лишь половину. Но, с другой стороны, разумно ли наживать себе врага, да еще такого придурка, как этот Шаллард, который, чего доброго, еще начнет болтать, распускать всякие небылицы…

И, страдальчески кряхтя, он выписал чек на сто долларов (что составляло половину всей суммы на его текущем счету в банке) и послал его Фрэнку с запиской, в которой объяснял, что уже много лет горел желанием вернуть эти деньги, но потерял адрес Фрэнка. И что в первую же свободную минуту он непременно навестит своего дорогого однокурсника.

— Эдак лет через шестнадцать после Страшного суда! — фыркнул он.

II

При всей своей кротости, безмятежном простодушии, со всеми своими мистическими видениями Эндрю Пенджилли, этот деревенский святой, не смог примирить Фрэнка Шалларда с положением баптистского священника, особенно после сближения Фрэнка в Эврике с пытливым раввином и священником-унитарианцем. Эти либералы являли собою отличное доказательство того, как справедливо утверждение баптистских фундаменталистов: забивать себе голову биологией и этнологией — значит утратить баптистскую веру, и, следовательно, государственное университетское образование должно ограничиваться алгеброй, агрономией и изучением библии.

В начале 1917 года, когда возник вопрос, уходить ли ему из баптистской церкви или подождать, пока выкинут, Фрэнка захватила трагедия войны — ему, уставшему от собственной нерешительности и сомнений, здесь чудилась сила, — и, не слушая возражений растерянной Бесс, он сложил с себя духовный сан, отослал жену и детей к тестю и пошел в армию рядовым.

Идти капелланом? Нет! Ему хотелось, впервые в жизни, быть таким, как все, и вместе со всеми.