Эльмолин

Гайни и Гауни стояли рядом и смотрели на нее. Десять псов сидели в нескольких метрах и тоже смотрели на нее, надеясь, что она встанет и еще раз вызовет их поработать. (Это говорит о том, что они, прекрасно выполняя свою работу, видели в ней все–таки игру).

Медленно выходила Сибилла из оцепенения. Потом она с трудом поднялась и попыталась снова попасть домой тем же способом. Она упала и на этот раз. И при этом очень больно ушиблась.

«Поднимись по лестнице», предложил ей Гайни, «ты разрешишь ей, Гауни?» При этом он протянул ей глиняную птичку, укатившуюся в траву.

И Сибилла попросила пересохшими губами: «Только один раз, Гауни. Пожалуйста».

Он разрешил.

С большим трудом поднялась она по лестнице со второго этажа на третий и попала на свою кухню.

Мама стояла у плиты. Она видела, как медленно Сибилла подходила к кухонной двери, и ничего не сказала. А что она могла сказать? Она ведь прекрасно знала, что означает появление Сибиллы не с балкона, а через кухонную дверь.

Отец Сибиллы тоже не сказал ничего. Но это наверное от того, что он в этот час спал. Иначе у него, может быть, и нашлось бы, что сказать.

Сибилла тоже молчала.

Она заковыляла к своим куклам, которых мама вылепила для нее из глины и одела в платья из цветочных листьев. Куклы уже улеглись спать и не засмеялись, когда Сибилла остановилась возле них.

Тогда Сибилла подошла к трем звездам. Несколько лет назад отец достал их из одной спиралевидной туманности и подарил ей. Звездочки сидели на своем шесте, нахохлившись, как встрепанные, пыльные куры.

Последнее утешение — глиняная птичка в руке. Хорошо, что Гайни нашел ее в траве. Хорошо что она не разбилась. И Сибилла задремала, прижимая к себе птичку сухой, горячей рукой. Солнце освещало комнату, на окне жужжали несколько мух. И сон теплым покрывалом опустился на мучительно ноющие ушибы.

Дважды Сибилла упала с дерева. Во второй раз она сильно разбилась. Никто из взрослых этого не видел. И все же…

В поздний послеобеденный час в гости пришел Гайни: «Моя бабушка хочет тебя полечить», шепнул он ей на ухо. «Она видела, как ты вдруг разучилась летать. А почему ты разучилась?» В его голосе звучали и сострадание и любопытство. То, что Сибилла больше не могла летать, лишило ее того высокого пьедестала, на котором она находилась в глазах обоих мальчиков. Теперь она ничем от них не отличалась. Однако в голосе Гайни было сострадание, когда он спросил: «Отчего ты все–таки упала?»

«Я не знаю», ответила Сибилла.

«Моя бабушка говорит, это идет изнутри», зашептал он, чтобы его не услышала мама Сибиллы. «Изнутри, говорит».

Сибилла натянула покрывало до самой шеи: «Я не понимаю, что это значит». Но на самом деле она это очень хорошо понимала. Она знала: то, что поднимает ее в воздух — не внешнее свойство. Это порыв, который рождается из настоящего. Из настоящего страха, настоящей жажды, настоящего желания. Но только это желание должно относиться к тому, что по–настоящему твое: твоя комната, твой дом. И уж никак не к сосискам с чужой тарелки.

Гайни настаивал на своем: «Идем к моей бабушке, она снимет тебе все боли!»

Сибилла с трудом поднялась со своей постели. И они осторожно пошли по ступенькам вниз. По дороге Гайни спугнул штук тридцать кур, которые расположились было до утра на лестничных перилах, а теперь возмущенно разбегались в стороны, хлопая крыльями.

Дети продолжали спускаться дальше, держась за перила. Возле нижних ступенек лежали десять кусачих собак. Они даже не пошевелились, увидев Сибиллу: она же не собиралась входить в дом, она в нем уже находилась.

Кухня у Гайни была совершенно черной: стены, потолки, даже некогда белые двери — все. Причиной тому был, без сомнения, открытый огонь, который теплился посреди кухни, прямо на выжженном полу.

Сибилла будто попала в музей. Здесь все было не так, как у обычных людей! Пипа Рупа — с длинными косами и вплетенными в них золотыми монетами — величественно возвышалась над огнем. Тут же сидели многочисленные полуголые дети, и повсюду визжали свиньи, для которых отец до сих пор не построил сарай. И едкий дым вокруг.

Сибилла открыла от удивления рот, но не проронила ни слова, потому что она была вежливой и воспитанной девочкой. Глаза она тоже раскрыла очень широко. И это выражение лица настолько ей подходило, что старая Пипа Рупа улыбнулась, а это бывало чрезвычайно редко. При этом еле слышно зазвенели золотые монеты в ее косах. И этот едва уловимый перезвон показался Сибилле таким волшебным и чудесным, что она сразу перестала и бояться и удивляться. И тоже улыбнулась.

«Звон золота красив», сказала Пипа Рупа с бесконечным спокойствием. Голос у нее был низкий, как у мужчины.

«Но важнее находиться под счастливыми звездами».

Сибилла приняла слова старой женщины близко к сердцу. Они показались ей очень важными, хоть и звучали непонятно. Затем Пипа Рупа протянула к ней свои смуглые руки. Она раздела Сибиллу и положила ее на кучу старой одежды — своеобразную постель для родителей Гайни и чуть ли не для всей семьи.