Элнет

Сакар — а человек в серой шинели был именно он — достал из котомки сложенный вчетверо лист бумаги и подал его сероглазому красноармейцу. Тот развернул бумагу, неторопливо прочитал и протянул ему руку:

— Лезь, товарищ!

Сакара затащили в вагон. Его тут же обступили красноармейцы. Они приветливо улыбались, расспрашивали, угощали табаком, а Сакар с растерянной и радостной улыбкой озирался вокруг и повторял:

— Вот спасибо-то, ваше благородие, вот спасибо-то!

— Благородия, брат, вывелись! — усмехнулся командир. — Благородий ты брось. Здесь не царская, а Красная Армия. Здесь не благородия, а товарищи!

— Восьмой эшелон — по местам! — раздалась команда.

Люди на станции загалдели еще громче, у вокзала прозвучал звонок, где-то впереди прогудел паровоз.

— Отправляемся! — крикнул командир. — Устраивайтесь, товарищи! Затем он повернулся к Сакару: — Тебе куда? Говоришь, за Казань?

— Казань, Казань… Царевококшайский уезд, — кивнул головой Сакар.

— Не попадешь! — сказал сероглазый. — В Казани чехословаки.

— Чеко-словак? — удивился Сакар. — Какой чеко-словак?

— Белая гвардия. Царя снова посадить на престол хотят генералы, купцы, попы, — стал объяснять командир Сакару. — Вышибать их едем. Сойти бы тебе, товарищ. Может, после лучше доедешь, а?

Сакар наморщил лоб, ему припомнились слова питерского рабочего Волкова.

— Цар, генерал, купца… — повторил он. — Им война надо? Зачем в Казань война?

— Генералы, купцы, попы хотят свергнуть Советскую власть, власть рабочих и крестьян. Генералам и купцам помогают кулаки, ну, значит, богатые мужики.

— Бедный крестьянин! — воскликнул Сакар. — Генерал бьет бедных крестьян?

— Так, — подтвердил командир. — Ну, что, может, останешься?

Сакар снова наморщил лоб, в его глазах промелькнул гневный огонь.

— Генерал бьет бедных крестьян! Нет! — твердо сказал он. — Не остану! Винтовка даешь, стрелять будем. Ты вышибать, мы вышибать!

Эшелон тронулся. Закачались на стыках вагоны. Проплыла и осталась позади станция. Сакар положил свою котомку под лавку. Красноармейцы потеснились и освободили ему место.

Целый месяц добирался Сакар до Арзамаса из Двинска, куда он попал из Германии после Брестского-мира, когда начался обмен пленными…

Сакар лежал на верхних нарах, у стены. Он спиной чувствовал тепло тела лежащего рядом красноармейца. Давно уже ему не было так хорошо, как сейчас, давно он не слышал таких хороших, добрых слов, обращенных к нему. Красноармейцы приняли его в свою среду, как равного, они называли его «товарищем», как друг друга, наперебой угощали его хлебов, селедкой, табаком из своего, не такого уж богатого пайка. Но всего дороже, дороже хлеба и табака было Сакару слово «товарищ».

Красноармейцы по-дружески расспрашивали Сакара, рассказывали о себе. Сакар даже удивился, как же это так получается: раньше, когда он говорил по-русски, его не понимали, а сам он зачастую не понимал русских, а сейчас он все понимает, и его понимают.

Всю свою жизнь рассказал им Сакар.

А когда дошел до того, как его били посреди леса по голове мешком, наполненным песком, и потом отдали в солдаты вместо Макара Чужгана, красноармейцы не выдержали, возмущенные возгласы прервали его рассказ:

— Вот сволочи!.. Вот окаянные!.. Расстрелять надо их, мерзавцев!

В разговор вмешался командир:

— Ты это верно говоришь? Не врешь?

Сакар поклялся, что все было именно так.

— Да, товарищи, — продолжал командир, — много страшных дел творилось в царской России, и всегда страдал рабочий или бедный крестьянин. Но теперь мы уничтожим всех кровопийцев! Товарищ Ленин нам указал правильный путь.

От сероглазого, командира Сакар услышал Много нового для себя: и о Ленине, и о революции, и о новой жизни…

— Ленин… — повторил он. Первый раз в жизни в его сердце затеплилась надежда на хорошую, светлую жизнь. Но дорогу к этой жизни, как он понимал, теперь придется прокладывать штыками и пулями.

Эшелон, в котором ехал Сакар, уже сутки стоял на станции Шихран.

Шихран жил фронтовой жизнью, куда ни посмотришь — везде вооруженные люди — красноармейцы, красноармейцы, красноармейцы…

Проходя мимо одного вагона, Сакар вдруг услышал марийскую речь. Он повернулся к говорившим и увидел двух молоденьких красноармейцев.

— Вы откуда, братцы? — по-марийски спросил Сакар, подбегая к ним.

Красноармейцы удивленно взглянули на него, и один, который был помоложе, ответила.

— Я из Аркамбала, а он — моркинский.

— Я тоже моркинский! — воскликнул Сакар и, быстро повернувшись к земляку, спросил — Какой деревни?

— Из Лопнура, — ответил красноармеец. — А ты сам-то из каких мест?

— Потом все расскажу, потом, — торопливо заговорил Сакар. — Скажи прежде, братишка, чей ты?

— Я Иван, сын Василия Микитича. Ты знаешь кого-нибудь из нашей деревни?

— Раньше знал всех.

— Так кто же ты, дядя?

— Я кудашнурский… Сакар меня зовут…

— Сакар?! — воскликнули в один голос оба красноармейца. — Ведь ты же давно умер!

— Да, братишки, убивали меня, да не убили до смерти…

Красноармейцы, не веря своим ушам, с удивлением смотрели на него.