Элнет

— Ну, тогда и говорить не о чем! — Тамара взяла Григория Петровича под руку.

— Маша, поставь самовар, — приказала Тамара впустившей их горничной. — А вы, Григорий Петрович, проходите в столовую, я сейчас.

Тамара ушла в свою комнату.

В столовой никого не было; Ярко горела спиртовая лампа. Часы на стене пробили семь. Григорий Петрович сел на мягкий стул.

Вскоре пришла Тамара.

— Папа с мамой ушли к доктору, я тоже туда собиралась…

— Извините, Тамара Матвеевна, — поднялся Григорий Петрович, — я же не мог знать…

— Ах, какой вы дичок, Григорий Петрович, — улыбнулась Тамара. — Садитесь!

Григорий Петрович снова сел и опустил глаза.

— Григорий Петрович, мне надо поговорить с вами, — сказала Тамара, усаживаясь на соседний стул. — Я посылала прошение школьному инспектору и сегодня получила ответ. Инспектор разрешил мне поработать практиканткой в вашей школе. Когда я могу приступить к работе?

— Если у вас имеется разрешение инспектора, то приходите хоть завтра.

— Кроме того, у меня к вам еще одна просьба: научите меня говорить по-марийски. Ведь если меня назначат в марийскую школу, то, наверное, трудно преподавать без знания языка?

— Да, конечно.

— А взамен я буду давать вам уроки французского языка. Конечно, если вы пожелаете…

— С такой учительницей я готов изучать даже китайский.

— Не говорите комплиментов, Григорий Петрович! А вот и Маша несет самовар. — Тамара достала из буфета стакан, чашку, чайник. — Что будете пить? Чай? Шоколад?

— Мыланем чайым пу, — сказал Григорий Петрович по-марийски и тут же перевел: — Мне дайте чаю.

— У меня очень хороший чай. — Тамара поставила перед ним стакан. — Кладите сахар.

Тамара нарезала белую булку, подвинула- к Григорию Петровичу масленку со сливочным маслом.

Григорий Петрович пил чай, и ему казалось, что он <еще никогда не пил такого прекрасного чая.

— Вы любите Виктора Гофмана? — вдруг спросила Тамара.

— А кто он?

— Поэт. Вы его не читали? Он печатается во многих журналах. Я очень люблю одно его стихотворение. Оно очень отвечает моему сегодняшнему настроению…

Григорий Петрович посмотрел в глаза Тамары, они показались ему глубокими, как аркамбальский омут.

Не отводя глаз от Григория Петровича, Тамара начала читать:

У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий,
Их один только я для тебя мог придумать, любя.
Их певучей волной, то нежданно-крутой, то ползучей —
Хочешь, я заласкаю тебя?

У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений,
Но возможно ль твою уловить хоть мгновенно красу?
У меня есть причудливый мир серебристых видений, —
Хочешь, к ним я тебя унесу?

Видишь, сколько любви в этом нежном взволнованном
взоре?
Я так долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море, —
Хочешь, в нем я тебя утоплю?

Тамара протянула обе руки к Григорию Петровичу. Он встал, взял ее за руки, притянул к себе и неожиданно для самого себя обнял…

Григорий Петрович стал частым гостем у Зверевых. С Тамарой он читал книги, с Ольгой Павловной — музицировал, с Матвеем Николаевичем — играл в преферанс. Игре в преферанс он научился быстро. Хозяева полюбили его. «Умный молодой человек», — говорили о нем у Зверевых. И Григорий Петрович забыл свои слова о том, что он не желает «якшаться с дворянами», и теперь находил, что Матвей Николаевич совсем не такой уж плохой человек.

Лишь однажды между ними произошло столкновение.

Григорий Петрович, Зверев и землемер сидели за карточным столом. Разговор опять зашел о хуторах.

— Из Памаштура выделяются двадцать дворов, — сказал землемер. — Наконец-то народ начал понимать выгоды хуторского хозяйства. Да, Петр Аркадьевич был умнейшим человеком…

— Да, да, умнейшим, — подтвердил Зверев. — Очень жаль, что его убили…

— Когда вешают этих ужасных революционеров, во мне не пробуждается ни капли жалости к ним, — проговорила Ольга Павловна.

Если бы Ольга Павловна не вступила в разговор, Григорий Петрович, может быть, и смолчал бы, но тут он не выдержал.

— А вот мне ничуть не жалко его.

— Кого?

— Столыпина.

— Как? — удивленно сказал Зверев.

— Один-умер, другой пришел, ничуть не хуже, не лучше.

— Кого вы имеете в виду?

— Коковцева.

— Так, значит, Коковцева? — растягивая слова, проговорил Зверев. — Да знаете ли вы, что Столыпина никто не может заменить? Вы, Григорий Петрович, постыдились бы так говорить. Согласитесь, никто, кроме Александра благословенного, не сделал столько добра крестьянам, сколько сделал Петр Аркадьевич…

От продолжения неприятного разговора Григория Петровича спас вбежавший в столовую младший писарь волостного правления:

— Ваше высокородие, вас просят к телефону господин Хохряков!