Элнет

В Казани не смогли оказать помощь Панкрату Ивановичу и другим аркамбальским богатеям. Поэтому Тамара и пришла к Григорию Петровичу.

На третий день после петрова дня аркамбальцы всем селом вышли на элнетские луга. В первую очередь выдернули все межевые столбы, поставленные по столыпинскому закону.

Косить луга Совет крестьянских депутатов постановил всем вместе, всем миром.

Греет солнце. Над лугами подымается аромат свежего сена. Далеко вокруг разносятся песни, смех, веселый говор…

10

На станции Арзамас стоял готовый к отправке воинский эшелон-. От вагона к вагону, волоча за собой тяжелые метки, с обезумевшим видом, перебегали бородатые мужики и растрепанные оборванные бабы.

Возле одной из теплушек человек в серой шинели и с котомкой за спиной, подняв вверх голову, кричал на ломаном русском языке:

— Пуститя, товарищи-благородия. Нам не далеко… До Казань…

Сверху, из открытой двери, блеснули штыки и высунулось несколько голов.

Человек с котомкой замолчал, ожидая ответа, потом заговорил снова:

— Не далеко мы… До Казань только…

— Да ты кто? — спросил его сероглазый красноармеец.

— Мы — мариец… Черемис… — оживился человек, — Мы фронт бывал, мы у немца плен бывал, четыре годов домой не ходил. — Он распрямил оттянутые котомкой плечи, вскинул правую руку к поломанному козырьку своего картуза и четко отрапортовал: — Сто двадцать, шестого стрелкового полка, пятой роты, третьего взвода, второго отделения рядовой Макар Чужганов!

Красноармейцы в теплушке заулыбались:

— Наш, стало быть, фронтовой!..

— Из татар, что ли? Отстал он, ребята, по-царскому лепортует!

— Пустить, чего там! Слышь, из плена мужик.

Сероглазый красноармеец, видать по всему, командир, поднял руку, — и в теплушке стало тихо.

— Документ есть? — строго спросил он. — Давай. А ржать тут, товарищи, между прочим, нечего. Тут воинский поезд. Незнакомых людей приказано не пускать.

Сакар — а человек в серой шинели был именно он — достал из котомки сложенный вчетверо лист бумаги и подал его сероглазому красноармейцу. Тот развернул бумагу, неторопливо прочитал и протянул ему руку:

— Лезь, товарищ!

Сакара затащили в вагон. Его тут же обступили красноармейцы. Они приветливо улыбались, расспрашивали, угощали табаком, а Сакар с растерянной и радостной улыбкой озирался вокруг и повторял:

— Вот спасибо-то, ваше благородие, вот спасибо-то!

— Благородия, брат, вывелись! — усмехнулся командир. — Благородий ты брось. Здесь не царская, а Красная Армия. Здесь не благородия, а товарищи!

— Восьмой эшелон — по местам! — раздалась команда.

Люди на станции загалдели еще громче, у вокзала прозвучал звонок, где-то впереди прогудел паровоз.

— Отправляемся! — крикнул командир. — Устраивайтесь, товарищи! Затем он повернулся к Сакару: — Тебе куда? Говоришь, за Казань?

— Казань, Казань… Царевококшайский уезд, — кивнул головой Сакар.

— Не попадешь! — сказал сероглазый. — В Казани чехословаки.

— Чеко-словак? — удивился Сакар. — Какой чеко-словак?

— Белая гвардия. Царя снова посадить на престол хотят генералы, купцы, попы, — стал объяснять командир Сакару. — Вышибать их едем. Сойти бы тебе, товарищ. Может, после лучше доедешь, а?

Сакар наморщил лоб, ему припомнились слова питерского рабочего Волкова.

— Цар, генерал, купца… — повторил он. — Им война надо? Зачем в Казань война?

— Генералы, купцы, попы хотят свергнуть Советскую власть, власть рабочих и крестьян. Генералам и купцам помогают кулаки, ну, значит, богатые мужики.

— Бедный крестьянин! — воскликнул Сакар. — Генерал бьет бедных крестьян?

— Так, — подтвердил командир. — Ну, что, может, останешься?

Сакар снова наморщил лоб, в его глазах промелькнул гневный огонь.

— Генерал бьет бедных крестьян! Нет! — твердо сказал он. — Не остану! Винтовка даешь, стрелять будем. Ты вышибать, мы вышибать!

Эшелон тронулся. Закачались на стыках вагоны. Проплыла и осталась позади станция. Сакар положил свою котомку под лавку. Красноармейцы потеснились и освободили ему место.

Целый месяц добирался Сакар до Арзамаса из Двинска, куда он попал из Германии после Брестского-мира, когда начался обмен пленными…

Сакар лежал на верхних нарах, у стены. Он спиной чувствовал тепло тела лежащего рядом красноармейца. Давно уже ему не было так хорошо, как сейчас, давно он не слышал таких хороших, добрых слов, обращенных к нему. Красноармейцы приняли его в свою среду, как равного, они называли его «товарищем», как друг друга, наперебой угощали его хлебов, селедкой, табаком из своего, не такого уж богатого пайка. Но всего дороже, дороже хлеба и табака было Сакару слово «товарищ».

Красноармейцы по-дружески расспрашивали Сакара, рассказывали о себе. Сакар даже удивился, как же это так получается: раньше, когда он говорил по-русски, его не понимали, а сам он зачастую не понимал русских, а сейчас он все понимает, и его понимают.

Всю свою жизнь рассказал им Сакар.

А когда дошел до того, как его били посреди леса по голове мешком, наполненным песком, и потом отдали в солдаты вместо Макара Чужгана, красноармейцы не выдержали, возмущенные возгласы прервали его рассказ: