Элохим

Наконец, 14-го числа наступил день Пасхи. Город пришел в движение. Со всех его концов люди потянулись к Храму. Из долины Кедрон паломники вереницей поднимались к Храму. На площади Офел знакомые и незнакомые люди при встрече приветствовали друг друга, обнимались, целовались, как братья и сестры. Во время Пасхи Израиль превращался как бы в одну большую семью. Все ощущали себя детьми одного единого отца, детьми Авраама. Однако ныне отсутствовало обычное для Пасхи веселое, праздничное настроение. Предпасхальные события наложили свой отпечаток на празднество. Люди шли спокойно. На их лицах можно было видеть скорее тихую просветленную радость, нежели беззаботную праздничную веселость.

К полудню площадь Офел, все дворы Храма были заполнены людьми. Левиты трижды протрубили в шофары, возвестив народ о начале пасхальных жертвоприношений.

Элохим, неся пасхального ягненка на плечах, вместе с Иосифом подошел к тому месту в Храме, где совершались жертвоприношения. Он осторожно снял ягненка с плеч и положил его на землю. Иосиф связал веревкой передние и задние ноги животного вместе. Один из левитов, следящих за соблюдением законов жертвоприношения, ногтем большого пальца проверил лезвие халлафа (hallaf), острого ножа и, убедившись, что оно без единой зазубрины, передал его с благословением Элохиму.

При жертвоприношении строго требовалось соблюдение пяти правил шекитаха[52]. Прежде всего не допускалась чрезмерная медлительность. Потом нельзя было давить на нож, протыкать им горло жертве или скользить по нему. Наконец, запрещалось раздирать пищевод и глотку. Любое из этих нарушений делало жертвенное животное ритуально непригодным для употребления в пищу.

Элохим опустился на одно колено, в то время как Иосиф крепко держал ноги ягненка. Он схватил жертву за голову и выпрямил ее шею. Ягненок уставился тревожным взглядом на него. Под рукой Элохим ощутил трепетную дрожь его тела. Нельзя было медлить. Он приставил нож к горлу ягненка между пищеводом и глоткой. Элохим без промедления перерезал ему горло, проводя ножом плавно вперед и назад. Кровь струей хлынула из перерезанного горла в подставленный Иосифом медный саф[53].

Элохим вернул халлаф левиту. Тот сначала еще раз обследовал нож, затем нагнулся и внимательно рассмотрел перерезанное горло, чтобы убедиться в соблюдении иккура, последнего пятого правила шехитаха. Горло ягненка было перерезано аккуратно. Пищевод и глотка не были разодраны. Левит благословил жертвоприношение и отошел.

Элохим взял саф с кровью и направился в Эсрат Когеним. Тем временем Иосиф повесил тушу на крюк и начал потрошить внутренности. В Эсрат Когениме Элохим перелил кровь в мизру ближайшего от него священнослужителя и вернулся к Иосифу.

– Теперь пора домой.

– Брат, – сказал Иосиф, – дай мне нести тушу.

Элохим снял тушу с крюка и взвалил ее на плечи Иосифа.

Во Внешнем дворе они неожиданно наткнулись на свиту царя.

– А, Элохим!

Плотное кольцо вооруженных галлов разомкнулось. И Элохим увидел перед собой царя Ирода и Ферораса.

– Chag Sameach Pesach![54] – поздравил царь Элохима. – А что, уже уходим?

– Да, пора.

– Прими, Элохим, мои искренние соболезнования. Жаль, что рабби не дожил до того дня, когда начнется обновление Храма. Очень жаль. Я его уважал, как родного отца. Великая потеря. Но на все воля Всевышнего.

Царь лицемерно поднял глаза к небу. Элохим внешне был спокоен. Но все нутро кипело от негодования. На лице царя появилась едва уловимая ухмылка. Элохим понял, что царь его провоцирует на опрометчивый шаг. Но с юношеских лет он приучил себя никогда не поддаваться на провокации. «Настоящий мужчина, – помнил он слова отца, – дерется редко и только насмерть». Элохим сдержал себя и, не попрощавшись, прошел мимо царя. Иосиф последовал за ним.

– Передай мои соболезнования своей милой жене, – бросил царь ему вдогонку.

Элохима словно ударило молнией. Он застыл на месте. Слово «милая» как нож вошло ему в спину. Для посторонних в царских словах не было ничего оскорбительного. Наоборот, они прозвучали как искреннее пожелание. Но Элохим знал, что Ирод хотел задеть его за живое и унизить. И это ему удалось. Слово «милая» несло в себе едва уловимое оскорбление.

Страшно захотелось броситься на царя голыми руками. При нем не было даже обыкновенного кинжала. Он резко повернулся и чуть ли не столкнулся с Иосифом.

– Брат, не место и не время. Ты лишь погубишь себя.

Плотное кольцо галлов уже сомкнулось за медленно удаляющимся царем. Элохим поймал лишь высокомерный взгляд Ферораса.

– Ты прав, Иосиф, пойдем домой.

77

Дома Элохим окропил жертвенной кровью притолоку и боковые стойки наружной двери. Потом, пока Иосиф снимал шкуру с туши ягненка, он приготовил кизиловые прутья для мяса и развел костер в северо-западном углу двора. Пасхальное мясо не должно было соприкасаться с железом и ни с чем, кроме огня и прутьев.

Солнце село, наступили сумерки. Элохим, Анна и Иосиф сели за стол. Молча втроем помолились.