Ельцин

Переворот оказал сильное дестабилизирующее воздействие на ситуацию в стране, и политические, экономические и культурные проблемы уперлись в вопрос о государственном устройстве. Союзный договор, составленный в июле, оказался пустой бумажкой. Подписать его были готовы лишь шесть союзных республик; кроме того, из-за множества нелогичностей и двусмысленностей его едва ли можно было бы применять на практике[752]. Уже 19 августа две республики (Литва и Грузия) объявили о полной независимости от СССР. В период с 20 августа по 1 сентября их примеру последовали Эстония, Латвия, Армения, Украина, Беларусь, Молдова, Азербайджан, Кыргызстан и Узбекистан. Таджикистан присоединился к их числу в сентябре, Туркменистан — в октябре, а Казахстан — в декабре.

Горбачев, фактически лишенный всех рычагов власти (он остался без премьер-министра, парламента, бюджета и золотого запаса), предпринял последнюю отчаянную попытку заключить союзный договор. В Ново-Огареве, где в качестве членов нового Госсовета СССР (созданного 5 сентября 1991 года) собрались лидеры республик, снова начался переговорный процесс, у Ельцина не вызвавший ни малейшего энтузиазма. Он направил на подготовку рабочих документов двух ведущих идеологов российского суверенитета, Геннадия Бурбулиса и Сергея Шахрая. Ситуация заметно осложнилась. Ранее Россия была готова служить для СССР дойной коровой и «ложилась на амбразуру, чтобы прикрыть любую брешь [в Союзе]… в том числе ценой собственной погибели». После заговора это стало невозможно: «Республики просто ушли и не хотят возвращаться в прежнее состояние. Возможен в новых условиях лишь договор между ними при посреднической деятельности Горбачева»[753].

Россия настаивала на обсуждении «союза государств» или «конфедерации государств», а не «союзного государства», на что Ельцин согласился в июле. Горбачев, который готов был принять идею любого союза с жизнеспособной центральной властью, 14 ноября заявил на заседании Госсовета, что каждый раз, когда он соглашается с предложениями Ельцина, тот начинает говорить медленнее, словно задается вопросом, почему это Горбачев ведет себя так покладисто. Ельцин подтвердил, что всегда относился к нему с осторожностью. Горбачев «рассмеялся, но как-то невесело»[754]. Переговоры продолжались, а российское правительство тем временем спокойно конфисковывало имущество правительства советского, от которого, по сути, осталось одно название. К концу осени Горбачев и его команда были готовы принять управление по доверенности, поскольку иначе им пришлось бы признать свое полное банкротство[755]. Горбачев согласился с большинством требований Ельцина, касавшихся государственного устройства, и казалось, соглашение уже можно было заключить. Однако на последней встрече 25 ноября в Ново-Огареве все сорвалось. Ельцин только что вернулся из поездки в Германию, где посещал советские военные части. Он сказал, что готов вынести конфедеративный договор на утверждение российского парламента, но отказался парафировать его как президент. Президент СССР обвинил его в том, что он нарушает собственное слово. Чувствуя себя загнанным в ловушку, Горбачев сказал, что люди уже твердят, что он изжил себя, и лидеры республик придерживаются того же мнения. «Давайте вы тогда сами и договаривайтесь», — продолжил он угрожающе (в разговоре тет-а-тет, состоявшемся между ними этим летом, Ельцин предупреждал, что может так и сделать). Горбачев не имел желания «связывать себя с дальнейшим хаосом, который последует за этой расплывчатой позицией»[756].