Ельцин как наваждение

С утра сижу у Ельцина в приемной, жду, когда тот приедет. Дальше тянуть некуда – надо признаться, что ничего у меня с израильской затеей не вышло. И лучше всего это сделать прежде, чем его задергают бесчисленные просители, из-за которых в нем накопится негатив. А он его имеет обыкновение выплескивать на ближайшее окружение. Не то чтобы я сильно опасаюсь «барского» гнева, хотя, конечно, нечего приятного в нем нет. На этот случай у меня даже заготовлено оправдание – в конце концов, я не профессионал в таких делах, и не стоит ждать и требовать от меня слишком многого. Но оно, прямо скажем, довольно хиленькое. Ведь, когда получал задание, об этом и не заикнулся, самонадеянно полагал, что справлюсь. И выдал шефу векселя. Значит, какая-то вина за мной все же есть. Но, думаю, не том беда, что у меня чего-то не получилось. Беда в том, что не могу объяснить причину израильского провала. И сам не могу понять, и ему не смогу объяснить.

Разговор начинаю издалека – о вариантах названия информационного агентства, которое Россия создает, как альтернативу союзному ТАСС. Шеф недовольно вздыхает:

– Мне об этом Полторанин уже докладывал, – и кидает взгляд на стопку лежащих перед ним бумаг. – У вас все?

Судя по настроению, сейчас не тот момент, чтобы докладывать о малоприятном, но откладывать нельзя, будет хуже:

– Хочу вас проинформировать о своей встрече с представителем израильского премьер-министра…

– Не надо, – сказал, как сплюнул, причем с крайне недовольной гримасой на лице. – На днях Горбачев собрал дипломатов и устроил разнос за то, что тянут с признанием Израиля. И дал задание: к осени установить дипотношения и обменяться посольствами.

От его взгляда становится не по себе. В нем целая гамма чувств – и сожаление, и разочарование, и насмешка, и даже презрение. Наверное, так смотрит на жокея владелец конюшни, лошадь которого на бегах пришла последней. А ведь на нее возлагались большие надежды и были поставлены немалые деньги. Но, поди ж ты, спотыкнулась, вредная кляча! И попробуй объясни, почему спотыкнулась.

– Вы, Павел, сработали плохо! Горбачев вас переиграл!

Признаться, ожидал услышать что угодно, любые обвинения, но только не это – Горбачев меня переиграл! Какая связь между моими переговорами с представителем Моссад и указанием президента СССР к осени восстановить дипломатические отношения с Израилем?

– Как я должен буду отреагировать, если израильтяне все же выйдут со мной на связь?

– Никак. Пускай теперь Горбачев ими занимается, – и, помолчав, итожит нашу «беседу»: – Хорошо хоть меня не втянули в это дело.

Спустя несколько лет Иосиф Кобзон и Александр Гликлад привлекли меня к изданию в Израиле газеты «Русский израильтянин». Как ее соредактор с российской (русской) стороны, я стал бывать в этой стране так часто, что вскоре меня уже не воспринимали как чужака и приглашали на мероприятия с участием местной элиты. На одной из таких тусовок я и встретил своего знакомца Боруха, он же Венедикт. Правда, не сразу его узнал в эффектной военной форме. Похоже, мы оба сомневались, стоит ли нам признавать друг друга. Но любопытство пересилило, и мы поздоровались. А после стояли с бокалами вина в руках и разговаривали, в общем-то, ни о чем. Старой истории не касались. И только прощаясь (на светских раутах не принято сосредотачиваться на общении с одним гостем), он вдруг спросил:

– Хотите знать, почему у нас тогда ничего не вышло?

– Люди из нашего МИДа считают, что это из-за моего чудовищного невежества в дипломатии.

Борис засмеялся: