Ельцин как наваждение

Но люди внутри здания, если судить по их вдохновенным лицам, похоже, готовы стоять до последнего и искренне верят, что с минуты на минуту им суждено принять смерть от ворога лютого и кровожадного. Правда, по пути к кабинету председателя Верховного Совета нам повстречался и другой типаж защитника литовской свободы и независимости – какие-то приблатненного вида типы, одетые в одинаковые спортивные костюмы с мотней, болтающейся чуть выше колен. Я, конечно, могу ошибаться, но мне показалось, что сопровождающий меня литовский депутат Ярмоленко их побаивается.

С Витаутасом Ландсбергисом мне уже доводилось встречаться в Москве. Но сейчас это уже не тот парламентарий из Литвы с консерваторским образованием и одномерным саюдистским взглядом на прошлое и будущее. Тогда он только осваивался в большой политике. Сейчас, судя по манере держаться на людях и по тому, с каким пиететом на него реагируют коллеги-парламентарии, это уже состоявшийся государственный деятель, осознающий свою ведущую роль во всем, что касается Литвы, как независимого европейского государства, существующего по соседству с СССР.

Ландсбергис принимает меня не в своем рабочем кабинете, а в небольшом зале, где, как мне почему-то кажется, столуются первые руководители Верховного Совета. Во всяком случае, он очень похож на нашу белодомовскую трапезную для больших начальников. И это весьма забавно – антисоветизм литовских вождей не исключает принцип советской номенклатурной обособленности.

– Вы уже завтракали? – и, услышав мой отказ от угощения, Ландсбергис предлагает на выбор одно из двух: – Чай? Кофе?

Поскольку и то, и другое – неизменный атрибут любой беседы, соглашаюсь на кофе. Если, конечно, такое возможно в обстановке, приближенной к боевой.

– Возможно. Кофе – это последнее, что у нас иссякнет, – и, грустно улыбнувшись своей шутке, сообщает: – Борис Николаевич известил меня о вашем приезде. У нас сейчас, к сожалению, нет возможности вам чем-то помочь, но…

– Спасибо. Все, что необходимо, у нас есть.

– В самом деле? – трудно понять, обрадовало его или огорчило то, что у меня нет к нему никаких просьб. – Вот и хорошо!

В зал входит молодой человек с подносом в руках. Его отутюженный черный костюм, белоснежная рубашка и галстук-бабочка никак не гармонируют с атмосферой готового к самопожертвованию Верховного Совета. Ландсбергис, отхлебнув ароматного кофе, озабоченно произносит: «Если вашим людям что-то удастся выяснить …», и замолкает. Вероятно, думает, что слова не нужны, что я и так догадался, как в этом случае надлежит поступить. Но я играю роль тугодума и не хочу реагировать на несформулированную просьбу. В разговоре возникает неловкая пауза, которую прерывает сидящий по правую руку от спикера депутат Ярмоленко:

– Мы тут со всех сторон окружены советскими десантниками. Блокированы. Поэтому информации о том, что происходит за стенами парламента, у нас недостаточно. Вы окажите нам большую услугу, если поделитесь той, что сумеют добыть ваши люди.

Уже поднаторевший в большой политике музыкант вопросом обозначает свое отношение к высказанной просьбе:

– Вы ведь с группой приехали?

– С двумя коллегами.

Ландсбергис понимающе кивает. Похоже, Муратова с Крайним, по-приятельски согласившихся мне помочь, здесь принимают за секретных агентов. Что ж, оно и к лучшему. Может, это хоть немного собьет с моих собеседников традиционную прибалтийскую спесь.

По полутемному коридору (все лампы в здании Верховного Совета горят в четверть накала) отправляемся на поиски Геннадия Эдуардовича Бурбулиса. Ярмоленко говорит, что тот вместе с литовскими депутатами работает над текстом Договора об основах межгосударственных отношений между РСФСР и Литовской республикой. Наверное, это важное и нужное дело, но меня не перестает мучить вопрос: как же отреагируют руководители остальных союзных республик, когда узнают, что Россия признала независимость трех прибалтийских? Про Горбачева со товарищи и гадать нечего – спустят на Ельцина всех собак.

Находим Бурбулиса в противоположном крыле корпуса, в холле какого-то зала заседаний. Вместе с ним за столом, заваленным бумагами, еще четверо. Одного из них знаю – российский депутат Шелов-Коведяев, фирменным стилем которого является галстук-бабочка, за что Федора Вадимовича кремлевские журналисты за глаза называют Федором Леопольдовичем. Другой, судя по значку на лацкане пиджака – литовский парламентарий. А вот парочка, мужчина с женщиной – явно ненашенские. Правда, ведут себя напористо. Можно сказать, настырно. Так, будто они здесь самые главные и за ними последнее слово. Кто же такие и откуда взялись?