Ельцын в Аду

- Как говорили в России полвека назад, не шейте мне аморалку! В общественных местах обнажаются, а потом смываются от полиции стрикеры. Аморалисты – те, кто своим поведением нарушают правила морали, а имморалисты их не признают вообще из принципа.

Ельцин окончательно запутался (ну, не рубил он в тонких материях, - только в грубых), о чем не преминул сообщить собеседнику. Оказалось, что Ницше лишь дай повод чего-нибудь объяснить. Как выяснилось, обиходный разговор он вел весьма кратко и толково, но стоило ему заговорить о себе или своем творчестве, как философ переходил на высокий штиль и понять его зачастую было невозможно.

- «В сущности в моем слове имморалист заключаются два отрицания. Я отрицаю, во-первых, тип человека, который до сих пор считался самым высоким, добрым, доброжелательным, благодетельным; я отрицаю, во-вторых, тот род морали, который, как мораль, достиг значения и господства, - мораль декаданса, говоря конкретнее, христианскую мораль. Можно на второе отрицание смотреть как на более решительное отрицание, ибо слишком высокая оценка добра и доброжелательства в общем есть для меня уже следствие декаданса, симптом слабости, несовместимый с восходящей и утверждающей жизнью».

- Ничего не понял!

- Попробую еще раз.

- Только о себе говорить надо, а не о своем... этом... маразме... то есть морализме.

- Я и мое творчество неразделимы!

- Как что?

- Как бы выразиться попроще и поточнее, чтоб даже русский экс-президент понял... Как вода и этиловый спирт в водке! Дошло?

- Вроде да... - промямлил озадаченный Борис Николаевич.

- Тогда начинаем приобщаться к великому – ко мне и моим творениям.

- Крутого из себя строит, а похож... на порядочного политика: многие вроде о нем слышали, но вот никто его не встречал, и в чем его достоинства – неизвестно, - начал размышлять вслух экс-президент.

- Порядочный политик – это оксиморон...

- Да что ж все сыпятся афоризмы непонятные, какие-то загогулины словесные! Будто в западных песнях – звучат красиво, а как переведут на русский – сплошная галиматья!

- Не удивительно, что Вас «затрудняет форма афоризмов: затруднение в том, что к форме этой относятся слишком легко. Афоризм, правильно отчеканенный и отлитый, требует не простого прочтения, а «расшифровки». Здесь именно должно начинаться истолкование, для которого требуется особое искусство». Специально для Вас объясняю: оксиморон – соединение противоположностей, логически исключающих друг друга: порядочный политик, честный чиновник, непродажный милиционер и тому подобные российские абстракции. И все же – ближе к моему телу... теперь уже душе. «В предвидении, что не далек тот день, когда я должен буду подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно когда-либо подвергалось, я считаю необходимым сказать, кто я. Знать это, в сущности, не так трудно, ибо я не раз «свидетельствовал о себе». Но несоответствие между величием моей задачи и ничтожеством моих современников проявилось в том, что меня не слышали и даже не видели... При этих условиях возникает обязанность, против которой в сущности возмущается моя обычная сдержанность и еще больше гордость моих инстинктов, именно обязанность сказать: выслушайте меня, ибо я такой-то и такой-то. Прежде всего не смешивайте меня с другими!

Я, например, вовсе не пугало, не моральное чудовище, - я даже натура, противоположная той породе людей, которую до сих пор почитали как добродетельную. Между нами, как мне кажется, именно это составляет предмет моей гордости. Я ученик философа Диониса, я предпочел бы скорее быть сатиром, чем святым».

То есть не дурак выпить и поволочиться за бабами, - догадался Ельцин: до такой степени он греческую мифологию знал.

- Один из тех яйцеголовых, которые людскую породу через коленку ломают, чтоб исправить? - высказал он вслух другое свое соображение.

- «Улучшить» человечество – было бы последним, что я мог бы обещать. Я не создаю новых кумиров, пусть научатся у древних, во что обходятся глиняные ноги. Мое дело скорее – низвергать кумиры – так называю я идеалы... Ложь идеала была до сих пор проклятием, тяготевшим над реальностью. Само человечество, проникаясь этой ложью, извращалось вплоть до глубочайших своих инстинктов, до обоготворения ценностей обратных тем, которые обеспечивали бы развитие, будущность, высшее право на будущее».

- Похоже на библейских пророков...

- Я – не пророк, я – рок! «Почему являюсь я роком. Я знаю свой жребий. Некогда с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то огромном, - о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит. И при всем том во мне нет ничего общего с основателем религии – всякая религия есть дело черни, я должен мыть руки после каждого соприкосновения с религиозными людьми.

...Я не хочу «верующих», я полагаю, я слишком злобен, чтобы верить в самого себя, я никогда не говорю к массам... Я ужасно боюсь, чтобы меня не объявили когда-нибудь святым...