Елтышевы

На улице огляделась. Избы вдоль улицы стояли, по окна заваленные снегом, будто брошенные. Но из труб поднимался дымок, значит, там есть люди, там готовят еду, во что-то они одеты, наверняка у них есть просвет пусть в недельном, но все же будущем. А у нее? У ее семьи? Скоплены копейки какие-то, на которые от силы с месяц протянут, а дальше?.. Николая надо посылать пенсию оформлять. Ему положено за выслугу лет... И ей тоже что-то должно... Два года до законной пенсии, до пятидесяти пяти лет. Два года несчастных. А как их прожить?

Хотела зайти в библиотеку, но не зашла. Толку-то? Там Фаина — хороший, по словам управляющего, работник. Кружок... Направилась в школу.

Двухэтажная, каменная, построенная в позапрошлом веке. Изнутри довольно уютная — большие полукруглые окна, светлые стены, детские рисунки развешаны. Сытно пахнет гречневой кашей.

— Вам куда? — приподнялась с лавочки старушка в синем халате; подозрительно прищурилась.

— Мне — к директору.

— А зачем?

Валентина Викторовна покривила губы:

— По личному вопросу. Познакомиться.

— Да?.. А откуда вы?

— Какая вам разница?

— Как это — какая? Моя обязанность за порядком смотреть. Случится чего, — говоря, старушка, мелко перемещаясь, загородила коридор, — случится, и кому отвечать?

— Я... Я хочу просто познакомиться с директором! Гм... — Валентина Викторовна взяла себя в руки, поборола готовый вырваться крик. — Понимаете, я эту школу закончила много лет назад, окончила в краевом центре библиотечный техникум, долго жила в городе, теперь вернулась и хочу познакомиться с директором. Меня зовут Валентина, девичья фамилия — Кандаурова. Мои родители здесь известными были людьми. Тетя, тетя Таня Матасова, до сих пор живет, рядом вон, в двух шагах.

Но старушку эта родословная не впечатлила:

— И что? Уроки идут, нельзя по школе бродить. Директор тоже на уроке. Перемена прозвенит — пущу.

— Понятно...

Валентина Викторовна почувствовала вдруг страшную усталость, даже раздражение на эту, в халате, прошло. Присела на низкую, для детей, лавочку. Старушка постояла и тоже села.

— А вы не отсюда сами? — спросила Валентина Викторовна; на фамилию Кандауровы, которую носила лет сорок назад чуть не половина деревни, любая местная должна была как-то отреагировать.

— Я-то? Я из Тувы. — Старушка протяжно вздохнула. — В девяносто третьем переехали. Десять лет почти как... В деревне тоже там жили, в Межегее. Не слыхали?

— Нет.

Тува, в которую некогда стремились разнообразные специалисты (зарплата выше, по службе продвижение быстрее, льготы разные, очередь на жилье быстро двигается), находилась южнее, по ту сторону Саянских гор. Но в конце восьмидесятых, как и во многих республиках Союза, в Туве начались национальные конфликты, и украинцы, грузины, русские — все, в общем, некоренные, стали оттуда выезжать. Некоторые, из степных деревень и поселков, бежали почти без имущества, напуганные угрозами перерезать их, сжечь заживо... Большинство оседало в городе, где жили Елтышевы, и было время, как раз году в девяносто третьем, — они шерстили учреждения в поисках мест работы. К Валентине Викторовне тоже заходили женщины с умоляющими глазами. “Не возьмете? Я районной библиотекой заведовала... Я в школьной двадцать лет отработала...”

— Хорошо мы там жили, — говорила старушка, — крепко жили. Бор рядом, и не как тут, сухой, а — богатый. Груздей, бывало, косой коси. Бочками солили. Пласт груздей, пласт рыжиков, пласт волнушек, потом опять груздей... И жимолость, и брусника. Зайцев полно. Мой силки ставил, всегда с зайчатинкой были. Собаке варила... Этих, тувинцов, почти не было, а какие были, то смирные, работящие... А избы какие оставили! Из листвяка, двести лет им стоять... Сараи, завозни, бани — все срубы. Сосны рядышком, а нарочно листвень везли с Саян, чтоб не погнило... А как эта вся смута-то началась, так и у нас пошло. Сперва по ночам на лошадях наскакивали, тащили, что плохо лежит, а потом уж и грабить начали, резать. Одетыми спали последнее время...

Старушка говорила и говорила, не интересуясь, слушают ее или нет, а Валентина Викторовна под монотонно-жалостливый голос прокручивала свою жизнь и пыталась вспомнить, были ли там, в прошлом, моменты, когда чувствовала настоящую, ничем не подтачиваемую надежность, не тревожилась за завтра... Нет, конечно, были такие периоды, и многими годами измеряемые, но сейчас они не вспоминались. Точнее — не вспоминалось это ощущение надежности.