Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Каждый вечер они заканчивали в его спальне. Каждый вечер они заканчивали в объятиях друг друга. Он оставался верным своему обещанию: он не причинял ей вреда, он не причинил бы ей вреда, даже если бы она стала умолять его об этом, — она еще слишком юная, говорил он ей; он хочет, чтобы она оставалась чистой. Когда — нибудь придет время, а пока они могут делать многие другие вещи. Ни с кем другим в своей жизни она не ощущала такой близости, как с ним. От бабушки, которую она теперь называла, как и он, Доджером[7], она узнала о том, каким он был в детстве, узнала все семейные истории, узнала о том, как сурово порой обращалась с ним его мама, но и как она оберегала его от всего плохого. Она полностью ощущала себя частью его и все же не знала, какая роль предназначена ей самой. Ей было известно, что у него есть другие девушки, сколько бы он это ни отрицал. Когда она сказала ему, что любит его, он приложил свои пальцы к ее губам и казал, что не может разобраться в своих чувствах. «Папа то и дело напоминает мне о твоем возрасте и о том, что это невозможно», — продолжал он запинаясь. «Когда я поеду домой… Только время покажет».

Хуже всего было тогда, когда их окружали другие. В начале вечера, до того как Присцилла шла вперед него наверх, вокруг них постоянно теснились другие, а он мог быть таким непохожим, когда рядом были другие люди, скрывая того маленького мальчика, которого он раскрывал перед ней, грубо отстраняя их тайную жизнь. Тогда она оказывалась такой же, как и все остальные, ловила каждый намек на его настроение, смеялась, когда смеялся он, молча сидела с пустым выражением на лице, пока ему не приходило в голову что — нибудь сказать.

«Я и вправду чувствовала, что знаю, каким был Элвис Пресли в то время. Не звездой, не важной персоной, которую, ему казалось, он должен изображать из себя. Я видела его без маски, совсем без маски, я видела его таким, каким он был на самом деле после того, как потерял маму. Мы так много говорили с ним, он делился со мной своим горем, он был очень беззащитным, и он чувствовал себя преданным своим отцом, тем более что тот, по — видимому, даже увлекся такой женщиной [как Ди Стэнли]. Он начинал буквально лепетать, когда говорил о том, что отец не может так поступать, что «это пройдет, как только мы уедем из Германии, это уйдет…». В то время он был полностью беззащитным, полностью честным и, я бы сказала, полностью чувствующим».

О своей карьере он говорил с тревогой, но у него была безусловная вера в Полковника. Он показал ей письма, которые написал ему Полковник, письма, в деталях расписывающие их план, демонстрирующие то, как он подогревает интерес поклонников, перечисляющие все его рекламные акции и изобретательные ходы, убеждающие Элвиса не беспокоиться. «Он говорил о том, что когда — нибудь я познакомлюсь с Полковником, что Полковник работает над тем, чтобы он мог сняться в фильме сразу, как только вернется домой, и что он будет сниматься еще [после этого]. Он говорил о нем с большой нежностью». И было очевидно, что он безоговорочно доверяет Полковнику, потому что, сказал он Присцилле, именно из — за Полковника он не выступал все то время, что находится в армии, и, как и во всех других решениях, Полковник был прав.

Она впитывала все это как губка, удивляясь его убежденности по этому поводу не больше, чем его почти проповедническому восхвалению пользы йогурта, который он только недавно открыл для себя и поедал литрами. В конце вечера они обычно слушали «Good Night, Му Love», песню, которую передавали в завершение эфира на армейской радиостанции, после чего Ламар отвозил ее домой.

С самого начала всем было ясно, это не похоже на все остальное. Для Чарли не было сомнения, что он влюбился с первого взгляда. «Ты заметил, какое у нее породистое лицо? — спрашивал Элвис у своего друга, словно во что бы то ни стало должен был найти объяснение. — Она похожа на женщину, которую я искал всю свою жизнь». Для Джо Эспозито, новоприобретенного армейского товарища из Чикаго, который недавно начал играть с ними в футбол по выходным дням, источник притяжения был очевиден («Каждый воскресный полдень Присцилла сидела одиноко в сторонке, следя за игрой. Этот образ как живой стоит у меня перед глазами. Я никогда — ни до того, ни после — не встречал никого, кто был бы таким невероятно хрупким и красивым»), хотя для него объяснение было, вероятно, более банальным:. «Он знал, что она еще совсем юная, и намеревался сделать ее такой, какой он хотел ее видеть».